Земные наши заботы

— А вон и Сельцо впереди, — прервал мои воспоминания заместитель

председателя райисполкома. — Как и говорил, полчаса на дорогу. А было, по

полдня добирались... — Илья Самойлович пригнулся, вглядываясь в косогор, то

ли на ячмени смотрел, зревшие по склону, то ли на кусты, что по косогору

росли. И — меня за рукав: — Вон у тех кустов двор Твардовских стоял...

Я пригнулся, чтобы лучше разглядеть место, на которое указывал Илья

Самойлович. Никаких признаков жилья, от которого пахло когда-то

...вишневой корой,

Хлебами, задворками и погребами,

Болотцем, лягушечьей икрой,

Пеньковой кострой И простывшей баней...

И сеном, и старою Крышей сарая...

За тысячу верст От отцовского края...

Ни тропы, ни даже бурьяна, долгие годы обозначающего исчезнувшее дворище.

Хлебное поле до самого мелколесья.

«Земля эта, — писал в автобиографии А. Твардовский,— десять с небольшим

десятин, — вся в мелких болотцах — «оборках», как их у нас называли, и вся

заросшая лозняком, ельником, березкой, — была во всех смыслах незавидна. Но

для отца... земля эта была дорога до святости. И нам, детям, он с самого

малого возраста внушал любовь и уважение к этой кислой, подзолистой, скупой

и недоброй, но нашей земле...»

Да, это она, вся в дожде и лужицах, раскисшая, а местами и мохом

взявшаяся. И взгорье, заросшее лозняком, ельником и березкой. Поросль от тех

кустов, от тех дерев, кормивших ягодой, орехами и желудями мальчишку, что

«под именем Саня бегал тут босиком».

Ничем сторона не богата,

А мне уже тем хороша,

Что там наудачу когда-то

Моя народилась душа...

Тем временем — долго ли машине проскочить три- четыре сотни метров, да

еще по хорошей дороге — мы въехали в Сельцо, небольшую деревню дворов на

семьдесят, беспорядочно попрятавшихся за ольховыми кустами, так что на виду

и вовсе мало стояло домов и домишек с дровами и бревнышками у калиток, с

кучами песка и опилок. На виду при въезде стояло два кирпичных двухэтажных

дома да такой же высоты клуб с односкатной крышей. Здесь, у клуба, у

травянистой поляны-площади, тоже со скатом в одну сторону, и обрывалась

дорога, а обрываясь, постепенно, еще от въезда, от сараев у двухэтажек,

погружалась все глубже в вязкую жижу, чтобы окончательно утонуть в ней тут,

у верхней кромки травянистой поляны, охваченной слева щитовыми домиками, в

одном из которых был сельсовет, в другом — контора совхоза. Без оград и

палисадников, они казались и вовсе неуютными, озябшими под дождем и

одинокими.

В конторе было так же неуютно, как и на улице. В кабинете — голые стены

да пустой стол, за который присел молодой директор, недавно сюда назначенный

сразу с завгаров и к должности такой, к роли головы в хозяйстве еще не

привыкший. Сидел, посматривал в окно и не знал, куда же послать машины на

вывозку скошенных трав. Еще вчера не смогли пробиться ни в одну бригаду, с

полпути тракторами вызволяли, где-то и сейчас еще две машины «сидят». Так то

было вчера, а сегодня — всю ночь лило — и вовсе не проехать.

— Дорог-то в хозяйстве — ни метра, — сказал он, словно бы оправдываясь

перед нами, приехавшими дознаться, почему из отстающих никак не

выкарабкается совхоз. — Поэтому сейчас мы с вами и посмотреть ничего не

сможем. Правда, на новую ферму можно пройти, она тут рядышком. Можно по пути

торговый комплекс посмотреть, — он еще строится.

Вышли опять на поляну. Председатель сельсовета присоединился к нашей не

очень разговорчивой компании, а потом и секретарь партийной организации,

многие годы до этого возглавлявший местный Совет. Оба в здешних местах

выросли, видели Сельцо до войны («Тоже было не крупнее») и после («Ни одной

избы не осталось, все фашисты пожгли. И людей в избах, за помощь

партизанам...»).

— Тут партизаны были?

— Ну как же... Помните обращение Твардовского к партизанам Смоленщины?..

За Починками, Глинками...— начал вдруг читать секретарь парткома тихим

голосом, будто это вовсе и не стихи были, а задушевный разговор с поэтом

пересказывал.

За Починками, Глинками

И везде, где ни есть,

Потайными тропинками

Ходит зоркая месть.

Ходит, в цепи смыкается,

Обложила весь край,

Где не ждут, объявляется

И карает...

Карай!

Мы вышли из строящегося магазина и остановились посреди поляны-площади.

Вернее, были остановлены вот этим задушевным чтением знакомых стихов поэта,

здесь выросшего, здесь начавшего писать и потом много раз бывавшего на этой

земле, вот на этой поляне. Кто-то наверняка видел его здесь и помнит.

Не успел я додумать это, спросить не успел, как сам собой зародился и

потек неспешный разговор:

— Последний раз Александр Трифонович приезжал в Сельцо в 1962 году... —

Это секретарь парткома сказал.

— А не в шестьдесят первом? — усомнился председатель сельсовета.

— И в шестьдесят первом был... Вот на этом же месте остановился, по

сторонам посмотрел... А тут вот, в низинке, где пруд сейчас, болотце было.

Александр Трифонович и говорит: «Думаете прославиться своей миргородской

лужей?» Замялись мы, мол, руки не доходят засыпать эту трясинку. А он: «И не

надо ее засыпать. Копните несколько раз экскаватором, деревьями обсадите — и

вместо грязи красота будет, пруд». Постоял еще, подумал... «А вот тут, выше

пруда, хорошо бы клуб построить... И уж от него по сухому высокому месту

новые дома, которые возводить собираетесь, в один порядок поставить...» И