Зеркала

Пошатываясь, он побрёл к выходу, придерживая бок рукой. Запнулся о кроссовки Букера, пинком отправил их под кровать — пусть поищет, размышляя о том, где надо и не надо оставлять обувь. В дверном проходе Гнойный встретил проснувшегося Рикки с красными заплывшим глазами — тоже не от приятных снов.

— Отвали, я к Генералу, — процедил он, и Рикки послушно отошёл в сторону.

Гнойный брёл вдоль стены, опираясь о неё, и продолжал придерживать бок, который разрывало от боли. Эта отрезвляющая суть произошедшего напоминала ему о том, что ничего не закончилось. Верно, произошедшее лишь положило всему начало. То начало, в котором ему отведена особая роль. Её теперь не изменить, даже если ему захочется — откуда ни возьмись, за пониманием этой мысли пришла тревога. Но ведь он знал это с самого начала. Так почему сейчас, когда известное начало претворяться в жизнь, его вдруг охватило беспокойство?

Возможно, оно принадлежало и не ему вовсе? Кто-то из Дома боится? Чувство, охватившее Гнойного, было странным, неизвестным, но почему-то казалось знакомым, будто бы он испытывал его раньше.

Он уже почти что дошёл до комнаты воспитателя, когда его развернули и с силой придавили к стенке. Рестор встретил парня сильным ударом в живот. Тот согнулся и вскрикнул — удар задел рану и был такой силы, каких Гнойный не чувствовал на себе уже давно.

— Называй имена всех контакторов, — прошипел Ресторатор, наклоняясь над ним.

Гнойный усмехнулся, виражируя на грани глупости и нахальства и получил ещё один удар, на этот раз — в лицо.

— Называй имена каждого из них, — повысил голос Рестор. На шум распахнулись двери в комнаты Старухи и Генерала. Они выбежали в коридор и попытались оттащить Ресторатора, но тот вцепился в Гнойного мёртвой хваткой. Парень закашлял и хрипы его неожиданно перешли в смех. Рваный и горький, пропитанный болью и презрением, от которого становилось тошно. А потом он заговорил.

— Я, конечно же. Алфи и Джуб из моей комнаты, новенький из моей комнаты. Абба и Всяч из первой старшей, Син и Медь оттуда же. Окси, вот. Был. Из девчонок — Хима. Волки из второй младшей. Но младших обычно не трогают, так что не волнуйтесь.

Гнойный поднял на Рестора взгляд, пустой и безразличный. Взгляд смирившегося, но не поддавшегося. До сих пор не проигравшего. Будто путь этот и не значил поражения вовсе. Будто проигрывали не те, кто уходил, а те, кто оставались. Этот пустой взгляд был переполнен ненавистью к людям.

Он принадлежал не Гнойному.

— Чего? — ошарашено пробормотал Старуха.

С верхних этажей раздался громкий женский крик.

***

Генерал менял ему повязку молча, не спрашивая ни о чём. Холодные пальцы едва касались его тела, задевали шрам, но парень только и делал, что безразлично смотрел вперёд. Он не видел ничего перед собой. Не хотел видеть, являя своим видом ребёнка Дома, вдруг выдернутого из своей норы и, перепугавшись, зарывшегося в неё ещё сильнее.

И голос он поднял, лишь когда Генерал надел на него толстовку.

— Хима умерла, да? — безынтересно спросил он. Закрыл глаза и неслышно выдохнул.

— Слав, тебе надо к врачу, — обеспокоенно произнёс воспитатель.

— Не надо к врачу, — прошептал парень. Его голос приобрёл спокойный тон. Но Генералу ни за что было не узнать, насколько неприятно было тому принимать от него помощь и насколько неприятно было чувствовать себя благодарным и обязанным.

— Слав, — позвал он.

— Ну подожди пару дней, чего тебе стоит, — усмехнулся юный хозяин Дома.

— Неужели ты уйдёшь вслед за ними? — тон воспитателя сквозил бессилием. Чтобы не видеть его лица, парень не открывал глаз.

— Если скажут уходить, я уйду, — спокойно сказал он.

— Почему?

— Ты придурок? Так надо.

Он продолжал сидеть на кровати в комнате Генерала, но больше не произнёс ни слова.

Около одиннадцати Директор собрал воспитателей в своём кабинете. С небольшой задержкой подошли все, кроме Ресторатора. Кацуба — воспитатель группы, где числилась Хима, — рыдала, утирая лицо платком. Она храбрилась и старалась держаться до последнего, но нервы у всех сдали ещё вчера, поэтому её не пытались ни остановить, ни успокоить.

— Как и Фёдоров, Маша оставила после себя записку, — произнёс Директор. — И три недопитые чашки чая на столе. Пришли результаты предварительной экспертизы по делу Фёдорова. Медицинское обследование подтвердило версию о самоубийстве.

Директор встал из-за своего стола и подошёл к Генералу, который сидел в кресле напротив, сгорбившись и наклонившись вперёд. За ним стоял Старуха, он старался держаться ровно, скрестив руки на груди, но плечи его были бессильно опущены. Оба хмурились, оба были погружены в себя, первый — чуть больше, чем все вокруг. Директор протянул маленькую бумажку, выдранную из блокнота. Генерал узнал, но промолчал. Узнал и Старуха.

— Бумажка из блокнота новенького, — пробормотал он. — Ничего странного, они вчера весь день вместе ходили.

Он, будучи за креслом, наклонился, когда Генерал взял записку в руки, и озвучил надпись:

— «Чаепитие. Ха-ха!» Что это?

— Что, ты думаешь, она хотела этим сказать? — обращаясь к воспитателю второй старшей, спросил Директор.

Его голос ходил по грани высокомерия и презрения, состыковавшихся с необходимостью: как бывший воспитанник, только Генерал мог понять этих детей, и в то же время Директор уже предполагал, что не дождётся ответа.

— Я не знаю, — отчеканил воспитатель.

— Денис, — неизменным тоном продолжил Директор, — почему о некоторых вещах, происходящих в Доме, дети никогда не говорят со взрослыми?

— Я не знаю, — тихо ответил тот в лучших традициях бывшего воспитанника. Именно так — со стороны ребёнка Дома он опять посмотрел на Директора. И, понимая это, неловко улыбнулся.

— Нет здесь ничего смешного.

— Только если вы видите это впервые, — вздохнул Генерал.

— Что это значит?

Директор перевёл взгляд на Старуху. Тот пожал плечами.

— Они всегда были ненормальными, — он покрутил пальцем у виска. — Я вам это говорил.

— Не говорите так о детях! — дрожащим голосом вступилась за воспитанников Кацуба. Старуха уже приготовился спорить, но Директор повысил голос на него:

— Не начинайте балаган!

— А Мирон, стало быть, оставил после себя цифру? — прервав перепалку, неожиданно спросил Генерал. — Тройку?

Все в кабинете устремили на него свои взгляды.

— Мирон оставил после себя цифру, — подтвердил Директор. — Но не тройку. Пятёрку.

Рука воспитателя дёрнулась и он уронил бумажку на пол.

— Пятеро? — еле слышно прошептал он.

— Может быть, вы объясните, что это всё-таки значит?

— Я не знаю, — машинально проронил Генерал. — Что значит пятеро?

— Погодите-ка, — остановил всех Старуха. — С чего вы вообще взяли, что это связано? Они же совершенно не пересекались друг с другом. Они из разных групп! Саня сам говорил, что Мирон ни с кем не общался.

В кабинете Директора поднялся шум. Улавливая обрывки фраз, Генерал пропускал их споры мимо ушей. Почему-то ему стало страшно. То, что выдерживалось здесь десятилетиями, неожиданно дало сбой. И никто, абсолютно никто из собравшихся не имел представления о происходящем. Ни малейшего, и даже не пытались понять. Кто бы ни находился здесь, скольких бы Денис и Чейни не видели за своё время, никто не пытался взглянуть на это с той же стороны, что и дети.