Зейтун

— Куда вы едете? — спросил он, не в силах унять любопытство.

— На работу, — ответила она.

На углу Джефферсон Дэвис и Канал-стрит она махнула рукой в сторону Первой объединенной методистской церкви:

— Мне туда.

Он подгреб к сложенному из розового кирпича зданию церкви, прямо к ступеням, полностью залитым водой. Его пассажирка вылезла из каноэ.

— Спасибо, золотце, — сказала она.

Он кивнул ей на прощание и поплыл дальше.

Зейтун снова оказался рядом с эстакадой на пересечении Клэборн-авеню и хайвея I-10. Уже издалека он смог разглядеть, что людей, на днях ждавших там эвакуации, на эстакаде больше нет. Остались одни машины, кучи мусора и фекалий. Он подплыл поближе, и тут что-то привлекло его внимание — клок шерсти. Через мгновение стало ясно, что это лежащая на боку собака. Зейтун вспомнил, что в прошлый раз видел здесь шесть или семь небольших собак, в основном щенков, прятавшихся в тени машин. Каноэ ткнулось носом в эстакаду, и тогда он увидел десять или двенадцать собак — тех самых и еще нескольких, в разных позах валяющихся на дороге. Зейтун привязал лодку и взобрался наверх. Его чуть не вырвало. Все собаки были мертвы. Убиты выстрелом в голову. В некоторых стреляли по многу раз — в голову, в туловище, по ногам.

Зейтун рванул в дом на Клэборн. Позвонил Кейти. Ему необходимо было услышать ее голос.

— Я видел ужасную вещь, — сказал он. Рассказал про собак. У него в голове это не укладывалось.

— Какой ужас! — воскликнула Кейти.

— Не знаю, каким надо быть извергом, чтобы такое сделать.

— Я тоже не знаю, милый…

— Зачем нужно было их всех убивать?

Они еще поговорили, стараясь найти этому объяснение. Даже если было приказано отстреливать животных, это не оправдание. В городе столько лодок — почему никому не пришло в голову погрузить собак в лодки и потом выпустить где-нибудь на волю? Минутное дело. Нет, наверное, что-то необратимо изменилось. Если такое считается разумным или даже гуманным поступком, значит, здравому смыслу пришел конец.

— Как дети? — спросил Зейтун.

— Хорошо, — ответила Кейти. — По тебе соскучились.

— Ты завтра отправишь их в школу?

— Постараюсь.

Он хотел бы, но не мог понять, почему Кейти тянет со школой. Дети должны учиться. Однако настроения ругаться с женой у него не было.

Они обсудили его планы на вторую половину дня. С одной стороны, город пустел, жителей становилось меньше, даже в центре. С другой стороны, эти лошади, проститутка, собаки… все приобретало какой-то апокалипсический, сюрреалистический характер. Зейтун подумал, что, возможно, лучше, если он останется дома, отдохнет. Все обдумает.

— Правильно, — поддержала его Кейти. Ей было намного спокойнее, когда он не болтался по улицам. — Посиди сегодня дома.

На том и порешили.

Нельзя сказать, что Зейтун не пробовал отвлечься. Он прилег на кровать Надимы, надеясь, что уснет. Но не мог перестать думать про собак. Кто убил этих несчастных животных? Таких беспомощных, таких доверчивых? Он по привычке попытался найти разумное объяснение действиям убийц. Но если они смогли добраться до собак с оружием и пулями, разве не проще было бы их покормить?

Поднявшись с кровати, он стал искать Коран. Никак не мог выбросить из головы одну главу, Аль-Хакка, «Неотвратимое». Взял книгу с Надиминой полки и нашел нужную страницу. Он помнил эту суру слово в слово:

Во имя Аллаха! Аллаха Милостивого, Милосердного! Неотвратимое! Что есть неотвратимость? Что даст тебе понять, Что значит неизбежность? Люди Самуд и Ад то, что грядет, назвали ложью. Погублены за это были самудяне страшным гулом, Что предвещал землетрясенье. Погублены за это были и адиты Стремительным, ревущим ураганом. Аллах заставил бушевать его над ними Все восемь дней и семь ночей подряд. И будь ты там, ты б мог увидеть весь народ, Что в смерти был подобен срубленным стволам Дуплистых пальмовых деревьев. Ужель ты видишь хоть одну живую душу, Что избежала б наказанья? И Фараон, и те, что жили до него, И опрокинутые города в долине Тувы — Все совершали тяжкие грехи И отвергали каждого посланника Аллаха, — За то их наказал Аллах сполна! Когда ж из берегов своих излились воды, Мы понесли вас по воде в плавучем ковше, Чтоб это стало всем предупрежденьем И чтоб внимающее ухо Урок сей в памяти несло.

Зейтун вылез через окно на крышу. Грязное небо, прохладный ветер. Зейтун сел. Сидел и смотрел на город.

Содрогнулся от мысли, что собак могли убить вовсе даже не стражи порядка. Возможно, Кейти права, по городу бродят вооруженные банды и стреляют кого ни попадя.

Он прикинул, как может себя защитить. Что сумеет сделать, если бандиты придут сюда, по его душу? Пока в их районе все было спокойно. Но что, если грабители и сюда доберутся?

Темнело. Зейтун пожалел, что остался этим вечером один. Раздумывал, не поехать ли на Клэборн, рассказать Тодду и Нассеру про то, что видел.

Но Зейтун никуда не поехал, а сидел на крыше и старался не думать про собак на эстакаде. Наверно, он слишком любит животных — это его слабость, так было всегда. В детстве кого только не приносил домой! Ловил ящериц и крабов. Однажды несколько дней прятал на заднем дворе приблудного ослика, надеясь, что родители позволят его оставить и он сможет о нем заботиться. Но отец отругал его за ослика, как и за их с Ахмадом затею с разведением голубей. Если честно, идея завести голубей пришла в голову Ахмаду, а уж потом он втянул младшего братишку.

— Хочешь, я тебе кое-что покажу? — спросил он как-то раз. Ахмаду было тогда шестнадцать, для Абдулрахмана он был непререкаемым авторитетом.

Ахмад заставил брата поклясться, что тот никому не выдаст секрет, повел его на крышу и продемонстрировал клетку, которую сам соорудил из проволочной сетки и дощечек. Внутри было гнездо из газетной бумаги и соломы, а в гнезде сидела птица — на взгляд Аблулрахмана, что-то среднее между почтовым голубем и горлицей. Ахмад планировал обзавестись дюжиной таких голубей, держать их на крыше, ухаживать за ними, кормить и попробовать научить их доставлять письма. Он спросил, не хочет ли Абдулрахман ему помогать. Тот сразу же согласился, и они договорились вместе заниматься голубями. Абдулрахман, младший, будет регулярно чистить клетки, а Ахмад, поскольку он старше и опытнее в делах такого рода, добывать птиц, кормить и дрессировать, когда придет время.

Они проводили на крыше все свободное время, смотрели, как голуби улетают и прилетают, кормили с руки, радовались, что птицы стали их признавать и не боялись садиться им на руки и на плечи.

Вскоре на крыше обитали уже тридцать с лишним птиц. Ахмад с Абдулрахманом строили им жилье не покладая рук, и вскоре на крыше вырос птичий город, но не из камней и самана, как дома по соседству, а из клеток, поставленных одна на другую; казалось, какие-то мозаичные хитросплетения вырастают из океана и уходят вглубь суши.

Все шло хорошо, пока про их увлечение не узнал отец. Махмуд посчитал это пустой тратой времени, а голубей — разносчиками заразы. После смерти Муххамеда он стал раздражителен и нетерпим — не случайно, мальчики при любой возможности старались улизнуть из скорбного дома. Махмуд настаивал, что это хобби отвлекает их от учебы и что, если они променяют образование на птиц, ему придется избавиться не только от голубей, но и от такой обузы, как безграмотные сыновья.

Он потребовал, чтобы они выпустили птиц на волю и разобрали птичий городок. Мальчики приуныли, бросились жаловаться матери, та попыталась вмешаться, но Махмуд был неумолим. Братья отказались уничтожать клетки; как-то утром, когда они собирались в школу, отец предупредил, что в их отсутствие сделает это сам.

Вернувшись из школы, Ахмад и Абдулрахман первым делом бросились на крышу. Птицы были на месте, клетки стояли нетронутые. Удивленные, мальчики побежали на кухню, где нашли сияющую мать. Оказалось, что, когда Махмуд вышел на крышу, птицы облепили его со всех сторон, безбоязненно садясь ему на плечи и на руки. Он так растрогался, что не смог их согнать. Птицам разрешено было остаться на крыше.

Махмуд умер несколько лет спустя. У него было больное сердце, но в Джебле говорили, что умер он от разбитого сердца. Так и не смирился со смертью своего золотого мальчика, гордости семьи и всей Сирии — его дорогого Мухаммеда.