Зга Профилактова

Федор, Вадим и Филипп, заслоняясь руками, дрожали, как испуганные щенки. Кто-то из них противно скулил. Ниткин не обманывал: воля к сопротивлению отсутствовала, как если бы и не было ее никогда, был только страх, жалкое отчаяние существ, сознающих свою беспомощность и все еще надеющихся вывернуться, ускользнуть или вымолить снисхождение. Ниткины и впрямь все отлично продумали.

По мере приближения Сонечки несчастные, думая как-то отодвинуться от нее, вообще поостеречься, откидывались на спинку дивана, все нелепее распластывались, катались уже по мягкой поверхности, будто тряпичные куклы, подбрасываемые какими-то грубыми ударами.

Братья Сквознячковы, они из тех, кто не может при всяком удобном случае не противоречить друг другу, но в крайностях, когда приходится решительно бороться или отчаянно страдать, они мгновенно обретают совершенное единодушие. И сейчас страдание стирало все различия и несогласия между ними, они, словно два полураздавленных клопа, ползли куда-то по дивану, с безупречной симметричностью двигая конечностями и всхлипывая.

– Мы люди небогатые, - вещал Ниткин, - и в условиях жесткой экономии средств вынуждены обходиться без роскоши испанских сапог, дыб, крюков и тому подобного. В этом отношении Сонечкин режим довольно прост: кнут, кнут и еще раз кнут. Зато спины жертв полосуются вволю, без ограничений.

Мучился и Федор, цеплялся за свои подозрения, пытаясь обрести в них силу, а подозрения пробудились у него еще по ходу рассказа Ниткина и заключались в смутной догадке, что он подвергается чудовищному осмеянию; цеплялся он тщетно, ничто уже, казалось, не могло остановить падение в пропасть слабости и безволия. С появлением безумной, спешащей показать свое искусство насилия женщины насмешка, прежде не отмеченная видимыми чертами, воплотилась в ее прекрасном лице и ладной фигурке, а вместе с тем приняла какой-то всемирный облик. И нигде не мог Федор в таком положении обнаружить, прибрать к рукам, под себя подмять ни готовности и дальше странствовать, ни желания соответствовать мерзким запросам Сонечки, ни следов какой-либо единящей его с ней или прочими ее жертвами человечности.

С холодной усмешкой поставила на диван ногу в чудовищном сапоге Сонечка. Братья Сквознячковы, увидев над собой словно бы необъятную, под потолок уходящую красную башню - так вознесся Сонечкин сапог - дико завизжали.

Хохот Сонечки разом и отменил блуждание по мукам и отрезвил несчастных.

– Ну, ты поторопилась, Сонечка, - раздосадовано воскликнул Ниткин, - мы еще не решили про Бога и в сути посредничества не разобрались.

– Разберемся и так, - беспечно откликнулась женщина, - а они до того забавные, что нет больше сил терпеть смех. Не лопаться же из-за этого.

Отступив от дивана и хватаясь за живот, смеялась Сонечка от души. Ниткин сказал:

– Неплохо разыграно, как по нотам, хотя детали обдумывали наспех, на скорую руку. И все же я считаю, что Сонечка поторопилась. Можно было еще. Не выдержала. Не выдержала роли до конца и вообще. Ну да ничего, в другой раз получится еще лучше. А вообще-то мы шутки любим и умеем, кстати, вносить разнообразие в свои проделки. Так что не всегда бывает оно, как в вашем случае. Тут нет накатанного пути, ведь нужно учиться у самой жизни, а кто лучше, чем она, умеет преподносить сюрпризы. Жизнь учит, мы учимся. Учились и будем учиться всю жизнь. Вот и выходит, что в вашем случае - так, в каком-нибудь другом - этак. А, посмотрите на мою жену, она же и впрямь лопнет сейчас!

– Это была шутка?
– поднял над диваном бледное и как будто плоское лицо Филипп.

– Они не понимают тебя, - Сонечка, перестав смеяться, указывала на сбившихся в кучу гостей.

– Подари каждому из них имя, чтоб стало как в раю.

– Разве это не миссия Адама?

– Евы тоже.

– Приведи их сначала в чувство, и побыстрее, а потом трактуй.

Ниткин ловко наполнил стаканы.

– Итак, это была шутка?
– осторожно, как будто и манерничая слегка, осведомился Вадим; водка приятно щекотала его внутренности, стремительно и благополучно восстанавливала силы.

Ниткин кивнул.

– Оденься поприличней, - велел он жене.

Сонечка накинула на свои дивные плечи халат.

– Стоило нам, - с горечью заговорил Федор, - заикнуться о благородстве, пофилософствовать об опеке над вдовами и сиротами и о завоевании бессмертия, - был такой разговор в кафе, - как само небо, кажется, решило посмеяться над нами. Видимо, это в природе вещей. А ведь мы только так, в общих чертах... И еще странно, что слух о нас почти мгновенно распространился.

– Вы и тут толковали что-то о вдовах и сиротах, - заметил Ниткин.
– Кафе - это почти далекое прошлое.

– Вы, человече, - отнеслась к Федору Сонечка, - придумали что-то роковое и грустное, тогда как все объясняется гораздо проще. Трактуй, Ниткин!

– Теперь твое время, твой выход, - возразил супруг.

– А сапог?
– спросил Филипп.

– Какой сапог?
– Ниткин вопросительно округлил глаза.

– Был красный сапог.

– Он и сейчас есть.
– Сонечка выставила вперед объятую красным ногу и надолго залюбовалась возникшим зрелищем.

– Сапог водружен был ужасающе, - не отставал Филипп.

– Ты водружала сапог?
– перевел Ниткин все еще округленные глаза на жену.

Она пожала плечами.

– Оставим пока в стороне свои личные переживания, - вступил Федор, - и забудем на минутку о неприятных мгновениях, пережитых нами, когда мы словно потерялись во времени и пространстве. Что?
– повернулся он к Филиппу.
– Тогда-то и возник сапог? Может быть. Но я о другом, о предшествовавшем, о том, что можно назвать предисловием, и мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что оно было невероятно длинным. Не так ли, Ниткин?

– Почему же невероятно?
– возразил тот.
– Бывает и не такое. Ничего невероятного в этом нет. Вон у Достоевского какие затяжные передряги и комментарии, а почему?

– Но если вспомнить, о чем вы повествовали, и что составляло главную идею, так сказать, содержания, и к чему оно в конечном счете свелось, то разве...

– Я прежде объясню, почему у Достоевского. Он цель такую ставил перед собой - издеваться над людьми. Это еще Михайловский смекнул.

– Выходит дело, верно я полагаю, что вы издевались над нами? Ваш рассказ заключал в себе пытку?

– Почему же обязательно пытку, не пытку, нет, - заторопился и как будто пришел в какое-то новое воодушевление Ниткин, - это было для общего беспокойства и чтобы вы не застаивались...

– Ваш рассказ заключал в себе издевательство, - настаивал Федор.

– Какой вы упрямый, и к тому же чего-то недопонимаете. Все, буквально все делалось для вашего продвижения, и, добавив тут слово "вперед", нельзя уже будет не сообразить, что речь фактически идет о путешествии... А что мое предисловие и последующее явление Сонечки, мол, чересчур выпукло, ярко... выпуклы, ярки, так будет правильнее сказать?.. ничего в этом удивительного я не нахожу и никто со стороны не увидит. Это было вроде как между Сциллой и Харибдой.