Жадность

Федька, радостный, что дело закончилось, да ещё без особых сложностей, жалея, правда, что ушлый учитель догадался о дальних лугах, пообещал появиться завтра с утра, а сегодня ему надо помочь матери и Илье. Мальчишка побежал по тропинке к дому, но обернулся и крикнул:

– А на дальних лугах, батька сказывал, болот, почитай, лет сто уже нету. Может, уже и не осталось гиблых мест?

– Остались, Федька, остались. Давай, беги домой. Без такого богатыря, поди, вся работа стоит, – ответил Митрич, а после нахмурился и пробурчал себе под нос: – И не сто лет совсем, а пятьдесят, если память не подводит.

Федька убежал, а Митрич ещё долго стоял у кузни и смотрел задумчивым взглядом на яблоню, под ветками которой промчался мальчишка.

Глава 3

Антон не мог уснуть до третьих петухов, всё ворочался на лавке с боку на бок, а потом только провалился в сон. Очнулся от звона чугунка, который мать грохнула об стол, и испугался, что проспал. По избе разливался запах лука, гороховой каши и дров, по дому уже распространился дымок из печи, в оконце светило солнышко, а ребята могли уже двинуться к дальним лугам.

Он подскочил с лавки, вихрем пронёсся мимо стола, ухватив краюху ржаного хлеба, лежавшую рядом с чугунком. Отцу, сползавшему с полатей, бросил, что опаздывает на реку к ребятам и умчался к выходу. Мать крикнула в спину, хоть раз нормально поесть, но Антон сделал вид, что не услышал.

Прохладный ветерок взъерошил белокурые волосы Антона, он посмотрел на солнце, прищурил голубые, как небо в этот утренний час, глаза и улыбнулся. Даже если ребята ушли, он их догонит, а может быть, и перегонит. Антоха откусил от ломтя хлеба, да нырнул в маленький сарайчик. Из-за поленницы вытащил лапти, шнурки и онучи, припрятанные с вечеру. Шнурком перевязал рубаху на животе, запихнул онучи да лапти за пазуху и вышел со двора.

Прежде чем идти он с тоской посмотрел на домик, что стоял через улицу немного в стороне от родной избы. Сейчас там жила бабка Клаша с внуками, а до недавнего времени жила девчушка Анютка, при виде которой у Антохи уже три года заполошно билось сердце. Но теперь…

Он печально вздохнул и замотал головой, выкидывая из головы тоскливые мысли. Не время теперь вспоминать и сожалеть о том, что что-то сказал не так, что-то не так сделал, а чего-то вовсе не сделал и не сказал.

От тоски Антону всегда хотелось есть, а потому малый кусок ржаного каравая он проглотил до половины, когда спешно зашагал мимо чужих дворов. Хотя почему чужих? Он помнит эти дворы с раннего детства: деревянные избы, деревья перед ними, невысокие заборчики, через которые часто переваливались пьяненькие мужики. Вот избёнка деда Апполинария, а перед ней известная всему селу черешня, которая скоро созреет, и тогда дед снова, как и каждое лето, будет спать под ней с дубиной, а то и с ружьём. Всё прошлое лето с огнестрелом проспал, а два-три раза пускал его в ход для острастки. Сейчас к дереву была привязана коза, которую дед из вредности назвал именем соседки Лукерьи. Был влюблён в неё в молодые годы, но, не сумев покорить, решил пакостить по малому.

Дед, прозванный людом мышиным жеребчиком за то, что постоянно заглядывается на молодых девок да ещё и облизывается при этом, сидел перед домом на лавке и, прищурив глаза, приглядывался к Антону.

– Не замай, дай вкус и цвет набрать, размер, – пробурчал дед из седой бороды. – Ишь ты, присматриваться уже ходють! С ружжом опять спать буду! С ружжом!! А вижу плоховато уже, так что с вечеру лучше тут не ходи, пальну, а виновен, нет – разбираться опосля будем.

– Да я мимо проходил просто, – немного обиженно заявил Антон.

– Ишь ты, мимо он проходил, а на черешенку загляделси. Али ты не на черешню, а на козу мою глаз положил? Слышь, Лукерья, дурында рогатая, чтоб запомнила его да близко к себе не подпускала! Ходють тут, засматриваются, ишь ты ж!..

– Да ты чего, дед? С ума съехал, что ли? – Антон махнул рукой на старика и отправился дальше.

Из-за угла последнего в улице дома выбежали собаки и дружелюбно махая хвостами кинулись к ногам Антохи. Жучка и Шарик, сразу определил парень, и, располовинив то, что осталось от хлеба, кинул небольшие кусочки в раскрытые, ожидающие пасти. Втянул ртом хлебные крошки, что остались на ладони, да развел руками, показывая, что ничего больше нет.

«А Жучка-то уже брюхатая» – подумалось ему, и эта мысль снова погрузила в тоску. Антон тут же пожалел, что схомячил хлеб, потому как от него, или от тоски, жрать захотелось ещё сильней. Завернул на тропку к околице, и на выходе из села заметил друзей. Антон приободрился, чтобы они не заметили его невыспавшегося вида, гордо вскинул белобрысую голову и подумал: село у них не большое совсем – тридцать с лишним дворов, а ведь есть сёла и по сотне дворов, а людей в таких по тысяче, в большее количество Антоха не верил. Но вот в городах народу, как ни крути больше. По улице не пройдёшь, чтоб с кем-то лбами не встретиться.

– Чё стоим, кого ждём?! – крикнул он издалека, отгоняя этим криком тоскливые мысли, а также интерес и надежду переехать в большой город.

– Тебя, чертяка ногастый, кого ж ищо! – выкрикнул в ответ Санька, шустрый паренёк небольшого роста, с пепельными короткими волосами.

– Давай быстрей, – поспешно добавил неразлучный дружок Саньки Игнат, – а то пока тебя дождёшси, всю рыбу перетаскають!

Игнат покрутил рыжеволосой головой, посматривая, слышит кто-нибудь разговор или нет, и также громко добавил:

– А где уда твоя?! Мы на рыбалку собрались али куда?!

Антон сообразил, что Игнашка ломает комедь для тех, кто может их увидеть и услышать, стукнул себя по лбу, и, несмотря на то, что подошёл к ребятам близко, прокричал о своей забывчивости. Санька в ухо Антохи, излишне громко, возвестил, что ничего страшного в забывчивости нет, а только лишь удочкой – одни дураки рыбу таскают. Посмеялись да отправились в сторону реки.

Федька, самый младший из компании, но самый здоровый, с котомкой за спиной вышагивал легко впереди, покрикивал поспевать за ним, а не плестись сзади как гуси кучкой на купание. Антона это задело, как-никак, а он самый длинный, всегда ходит впереди всех, легко всех обгоняет, а тут малый, пусть и здоров в плечах, но младше почти на два года, легко и широко шагает впереди него. Он оторвался от общей кучи и, быстро нагнав Фёдора, пошёл рядом с ним.

Антон шёл и удивлялся парню, шагавшему рядом. Федька то смотрел в небо, то на лес, на траву, растущую на дороге и по её сторонам, вздыхал облегчённо и постоянно улыбался.

– Ты чего такой весёлый? – не выдержал, наконец, Антон.

– Да ты и сам особо никогда грустным не бываешь, – с беззаботной улыбкой ответил Федя.

– Это да, правильно приметил, – кивнул Антоха и попытался поддать в голос баса, передразнивая отца Георгия, нараспев добавил: – Так как уныние, неразумный сын мой, грех великий и тяжкий есть.

– А мне сейчас идти хорошо, легко – не то, что зимой по сугробам. Птички поют, кузнечики стрекочут, а зимой, только ветер воет да деревьями скрипит. Эхх, нет, сейчас лучше и веселей!

– А куда ты зимой ходил? Рыбу в проруби таскать?

– Вот ещё! – фыркнул Федька. – С мамкой к учителю ходили. Правда, тогда он ещё не был моим учителем.

– Это ты кузнеца пришлого так величаешь? Про него много чего в селе брешут. Я вот спросить тебя хочу: хоть маленько правды в этих россказнях есть?