Жадность
Шрифт:
– Залазь, Федька, грейся. С морозу-то, небось, кровь застыла?
Мальчишка замотал головой.
– Да не… Просто печь большущая, необычно…
– А, ну раз греться не желаешь, то иди к брату в комнатку. Не стой средь кухни столбом, ходить мешаешь.
Федька прерывисто вздохнул, покосился на печь, на лежак под потолком, но всё же сумел отвести взгляд и прошёл к брату.
В комнатке стояла кровать, настоящая кровать со спинками резными да железной сеткой, как у знатных особ! А на ней перина али матрац, две большущие белоснежные подушки, а поверх всего этого богатства – брательник. Тело прикрыто толстенным стёганым покрывалом, только черепушка,
Илья был всё такой же бледный, дышал тяжело, с надрывом, а когда больной застонал и что-то забормотал, Федькина злоба мгновенно испарилась. Мамка забегала от одного края кровати к другому, и в комнате, где и так места не было, стало мгновенно тесно. А тут и Митрич пожаловал с кружкой в руке. В посудине плескалась вонючая, тёмно-коричневая жидкость. Кузнец приподнял Илье голову и заставил выпить эту отвратную, колдовскую гадость. Как только брат проглотил отвар, кузнец опять опустил голову Ильи на подушки. Митрич вышел, накинул тулуп, крикнул Федьке взять шапку и идти за ним.
Федя, чувствуя неминуемую расплату, плёлся за колдуном по тропинке к кузне.
В этот раз там не было жарко. Митрич указал на тот самый молот.
– Подымай!
Фёдор представил: вот он поднимает молот, колдун превращает его в паука или гада скользкого, а молот падаёт, и только – шмяк! – куски чего-то мокрого, что совсем недавно было Федькой, разлетается по сторонам. А колдун даже рук не замарает! Федька мысленно плюнул – чему быть, того не миновать, – и ухватился за кувалду.
– Теперь подбрось и поймай!
Федька поймал, и снова, и снова.
Митрич подошёл к наковальне и велел:
– Бей! Лупцуй по ней, пока не устанешь.
И Федя бил, пока кузнец не засмеялся и не остановил его.
Так Федька и попал в ученики к Митричу. Сначала мехами работал, раздувал так, что и чертям бы стало тошно да жарко. Потом учитель доверил ковать, поначалу простое, потом пошли скобы, гвозди, подковы, а после натаскивал деревенского мальчонку в подковке лошадей. Митрич учил своего единственного ученика, а Федька был этим очень горд и прилагал всё свои усилия.
Так прошёл февраль, за ним март с апрелем, в начале мая дядька Митрич разрешил Илье уйти.
– Всё, что мог, я уже сделал. Большего сделать не могу, – хмуро изрёк Митрич. – Теперь всё в твоих руках. Дышишь ты хорошо, но бегать тяжело тебе будет. Разрабатывай дыхалку: побегай там, поплавай, но сразу не усердствуй дюже.
Братья сидели у сарая, который служил кузнецу-лекарю конюшней и коровником. Митрич высказал наказ да добавил пойти Илюхе прогуляться. Когда Илья удалился, Митрич сел рядом с Федькой, тяжело вздохнул и усмехнулся:
– И для тебя Хведир разговор есть. Вижу, стараешься ты, усердие твоё вижу, но огорчу тебя сейчас, а может, обрадую? Ты станешь хорошим кузнецом, ежели будет желание. Очень хорошим. Тебе, что ни скажи, ты всё в точности сполнишь. Так что ученик ты прекрасный, кузнец выйдет из тебя хороший.
Морда лица настороженного Федьки расплылась в улыбке, в груди горёло, слова принесли незнамое доселе удовольствие, но заставили чувствовать смущённость, неловкость какую-то.
Митрич посмотрел на него, хохотнул и продолжил:
– Да ты не гори, как маков цвет, огорчу сейчас. Кузнецом будешь хорошим, но мастером тебе не стать. Не интересно тебе это.
– Нет, дядька Митрич, –
запротестовал Федя, – очень даже антиресно. Мне вот скажи, что и как, я всё исполню. Чтобы, значит, тот, кто сказал, доволен остался, и заплатил хорошо. Я ж на сапоги хромовые деньгу сбираю, только пока плохо выходит это сбирательство, но я стараюсь. Вот отец вернётся, а я ему сапоги! Вот он удивится да обрадуется.– Вот в том-то и дело Федя, что ты делаешь, как скажут. Что ты деньгу срубаешь. А мастер это… – Митрич помолчал немного, усмехнулся и помотал головой. – Это так просто не объяснить. Сколько лет уж живу, думал, всё растолковать могу – ан нет. Вот помнишь, вы с матерью пришли, когда я железяку одну расплавить пытался?
– Да, я тогда подумал, ты её проглотить хочешь. Да и клещи я в полумраке не заметил, думал, ты её рукой поднимаешь, – смущённо поделился Фёдор воспоминанием и поинтересовался: – А что за железо было?
– Да то неважно, – отмахнулся Митрич, – выкинул я его, а что такое было – не знаю. Сенька приволок. Вдруг, мол, тебе пригодится. Так я с ним два дня мучился, но всё ж расплавил. Там печь надо было нагреть так…да неважно, говорю же. Главное в том, что мне это было интересно. Мастер – это тот, кто может погрузиться с головой в то, что делает. В итоге у него может получиться совсем не то, что от него ждут, но такое, чего больше нигде нет. А ремесленник сделает то, что ждут, получит деньги, но через год его забудут, а может и раньше. Мастера же помнят долго, годами, а может, веками. Но для этого нужно не просто погрузиться в работу, а жить там.
– Где жить? В железке?!
– Да, Федька, в железке. Стать ею, прочувствовать всё: будто тебя нагревают, бьют, гнут, острят. Всё прочувствовать. Вот плохое у тебя настроение, но ты принимаешься за работу, и тебя здесь уже нет. И осложнений твоих нет. Всё где-то там, а ты в железе. Ты чувствуешь всё, что с ним происходит, с каждым кусочком, с каждой частичкой этой железки. Ну, а ежели закавыка твоя сурьёзная, да из головы никак не уходит, кто как, а я в такие дни лучше работать не буду. Не знаю уж, правильно это, нет ли, но только я для себя так решил. Лучше напьюсь, али трав разных намешаю, всё одно, что пьяный буду.
– Дядька Митрич, так я ж тебя пьяным никогда не видел.
– Так покуда и затруднений таких не было. Да что ты на меня Фёдор так смотришь? Как на дурака блажного.
– Странно ты говоришь. У меня такое, наверно, никогда не выйдет. И потому я буду только хорошим, но не мастером?
– Да, поэтому. Это не всегда плохо, поверь мне. Мне один человек так сказал, давно. Он сказал: «Мастер может создать много отличнейших вещей. Таких, каких никто никогда не создаст, кроме него. Но хороший ремесленник создаст многим больше. Пусть не таких отличных, пусть не таких неповторимых, но больше. Потому что ремесленник не пропускает всё через себя, как мастер. И потому живёт дольше, а создаёт больше».
– Он был твой учитель, тоже кузнец? – с замиранием сердца спросил Федя.
– Да нет, – с тоской ответил Митрич. – Он был рифмоплёт. Сам себя так называл. Он был моим хорошим другом. А у меня друзей никогда много не было… Теперь, тем более.
Федька смотрел на учителя с жалостью и сочувствием. Ему и правда захотелось пожалеть этого странного человека, неизвестно откуда пришедшего.
– Но я же тебе друг, дядька Митрич.
– Друг, Федя, друг, а ещё Сенька друг. Но только, как знать, что будет дальше? Жизнь она такая… Кому быстрая, а кому длииинная. Да только, сколь верёвочки не виться…