Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Всё учишь?
Этим тётя Надя, кажется, тоже была недовольна, и Зойка, стараясь не раздражать её, кивнув головой, осторожно передвинулась вместе со стулом.
— Ну, и я же своему Петьке говорю: учись, а то что отцу на фронт напишем? Да, видать, ему, балбесу, бог ума не дал. По русскому отстаёт.
Двенадцатилетний Петька был старшим из пяти её детей, и тётя Надя связывала с ним единственную надежду: через два года в ФЗУ пойдёт, специальность получит, работать начнёт, всё легче станет.
— Я тоже в ФЗУ училась, — неожиданно доверительно поделилась с Зойкой
Тётя Надя шаркала шваброй и всё говорила, говорила…Вдруг она обнаружила, что Николай Семёнович ещё не ушёл. Он пристроил подрамник под одной из лампочек и теперь готовил кисти.
— А вы чего это…мешок здесь развесили? — стараясь быть вежливой, спросила его тётя Надя, но в голосе её уже слышалась гроза.
— Я ещё работать буду, — тихо, но твердо сказал художник. — У меня срочный заказ: написать портреты передовиков завода.
— У их заказ, а я убрать не могу! — уже открыто возмутилась тётя Надя. — Вы, по крайности, отодвиньте мешок в сторону — вытру тут.
Тётя Надя упорно называла холст мешком, желая уязвить художника, который ей так мешал. Она раздражённо гремела ведром, шаркала шваброй. И вдруг в фойе вошла девушка. Тоненькая, бледная, с большими синими кругами около глаз, в стареньком сером пальтишке чуть не до пят. Ноги в резиновых ботах, заклеенных тусклыми латками. Видно было, что девушка продрогла на мартовском ветру. Она вся сжалась под пальто и была похожа на больную, насильно поднятую с постели. Девушка шагнула залатанными ботами на только что вытертый пол.
— Куда тебя несёт? — закричала тётя Надя. — Не началося ещё, не началося! Слыхала? Вон в ту дверь войдёшь! Пташка ранняя! Готовы уже с утра по театрам шастать!
— Я не в театр, — робко сказала девушка. — Мне велели к художнику.
— К художнику! — продолжала высказывать недовольство тётя Надя. — Вот как раз и натопчешь!
— А давайте я ноги вытру, — смиренно предложила девушка, и это неожиданно успокаивающе подействовало на тётю Надю.
— Вытирай, — смягчилась она, бросив тряпку под ноги девушке, и стала в упор разглядывать её.
Осмотрев девушку, тётя Надя вздохнула:
— Господи, кого присылают…
— А что? — несколько растерянно спросила девушка.
— Да какой из тебя передовик? Вот-вот переломишься. А ручки-то, ручки-то! Ну, стручки сухие, а не руки. Что ж ими сделать-то можно?
— Что надо, то и делаю, — обиделась девушка. — По две с половиной нормы даю. Иногда три смены без перерыва стою. И выдерживаю.
— А что так-то? — заинтересовалась тётя Надя.
— Не придут сменщицы, заболеют или ещё что — вот и стою, у нас производство непрерывное, не бросишь.
— Сознательная, — сказала тётя Надя. — Это я
одобряю.— Вы проходите сюда, не стесняйтесь, — пригласил девушку Николай Семёнович. — Как вас зовут?
— Оля. Оля Потапова.
— Садитесь вот сюда, Оля.
— Только, пожалуйста, недолго, — попросила Оля, — я ещё смену не закончила.
— Ну, посидите, сколько сможете, заодно и отдохнёте, — успокоил её Николай Семёнович и взялся за карандаш.
— Нет, вы, пожалуйста, скорее рисуйте, мне некогда отдыхать, — настаивала Оля.
Зойка с нескрываемым интересом смотрела на девушку, примостившуюся на краешке старого стула. Сколько же ей лет? Семнадцать? Восемнадцать? Не больше. И уже пишут её портрет. Руки, правда, ужасно худые и тонкие, пальцы с чёрными каёмками под ногтями. Ей на миг стало стыдно за свою, как казалось, праздную жизнь. Война идёт, а она ровным счётом ничего не делает. Все ей только и говорят: надо школу кончить. А зачем? Пока будет учиться, война кончится. Так на чужом горбу в рай и въедет, как тётя Надя говорит.
Зойка подняла глаза на героиню труда и вдруг увидела, как девушка стала медленно сползать со стула. Глаза у неё подкатились, веки не до конца закрывали обнажённые белки. Зойка оцепенела от ужаса и не успела ничего сообразить, как Оля рухнула на пол.
Быстрее всех к девушке подбежала тётя Надя, собравшаяся уже уходить.
— Чего сидишь? — крикнула она Зойке. — Не видишь, обморок! Тащи скорее воды!
Зойка вскочила и мигом принесла кружку с водой. Тётя Надя с причитаниями и охами стала брызгать воду в лицо девушке. Оля, наконец, открыла глаза. Тётя Надя и Зойка помогли ей снова сесть на стул. Девушка дрожащими руками поправила на себе одежду, откинула волосы с мокрого лба и попросила Николая Семёновича:
— Пожалуйста, рисуйте скорее, мне ещё на завод надо.
— Да уж на сегодня достаточно, — ответил Николай Семёнович. — Вам не на завод надо. Вам отдохнуть надо. Вы какую смену стоите?
— Третью начала.
— Это что же, две уже отстояла и третью начала? — уточнила тётя Надя.
Оля кивнула головой.
— А ела когда? — грозно спросила тётя Надя.
— Н-не помню, — ответила Оля, кажется, вчера вечером.
— Сутки прошли! Да что же от тебя останется при такой кормёжке? — всплеснула руками тётя Надя. — Ты ж и вовсе двигаться не сможешь. Не-е-е, девка, так дело не пойдёт!
И тётя Надя стала «раздавать команды».
— Зойка, ну-ка сбегай в подсобку, там сумка моя и нож — тащи сюда! Сейчас я ей хлеба и сала отрежу.
— Не надо, — возразила Оля.
— А ты молчи! Покуда на моих глазах не поешь, я тебя отсюдова не выпущу!
— Я, пожалуй, пойду, сказал Николай Семёнович и, попрощавшись, медленно пошёл к выходу, пристукивая деревянной ногой.
Зойка почему-то с жалостью подумала, как ему, наверное, горько, что он ещё в юности получил увечье, из-за которого не смог пойти на фронт. А тётя Надя достала из кошёлки свёрток, завёрнутый в полотенце, развернула его, и Зойка увидела серый круглый хлеб, каких не бывало у них в городе. В другом свёртке оказалось сало.