Жажда жить

— Давай сменим тему, идет миссис, как ее там, — остановил его Сидни. — Под дождем освежимся.

— Ужин будет готов через пять минут, — послышался из-за стеклянной двери голос миссис Лихтенвальнер, — так что не угодно ли молодым людям вымыть руки?

— А на ванну уже времени нет? — осведомился Пол.

— Раньше было, а теперь нет. Вовремя надо думать, вместо того чтобы болтать. Я приготовила творожники, а они ждать не будут, пока вы там плещетесь. Не знаю, как вы, мистер Тейт, но Пол меньше часа в ванне не проводит. Бедняжка, мылиться-то ему сколько приходится.

— Да, когда она меня намыливала, — с непроницаемым выражением проговорил Пол, — мы славно время проводили, но теперь у нее кто-то другой появился.

— Замолчите, Пол Райхельдерфер, что это вы такое говорите, — запричитала миссис Лихтенвальнер. — В последний раз я вас мыла в трехлетием возрасте.

— Да будет вам, перед Сидни нет нужды притворяться, он все мои тайны знает.

— Все до единой, — подтвердил Сидни.

— Ну вот, и вы туда же, мистер Тейт. А ну как кто-нибудь услышит, Ламар или кто еще. Поднимайтесь в ванную, живо.

Поговорить за едой друзьям не удалось — став у кухонной двери со сложенными на груди руками, миссис Лихтенвальнер повествовала о заботах прожитого дня, о разговоре с недавно нанятой служанкой (которой не было разрешено подавать еду), о текущем ремонте дома — и все в мельчайших деталях.

— Вы сегодня поздно вернетесь, Пол? В церкви служба, я буду дома около девяти, дверь запирать?

— Да, миссис Лихтенвальнер, скорее всего мы задержимся. Может даже, загуляем до завтра. Не исключено, что поедем в Ридинг, разомнемся кое-где.

— Право, мистер Тейт, он думает, что водит меня за нос такими речами. Говорит ужасные вещи, да так, что они кажутся еще более ужасными, и, видно, я должна считать, что раз они такие ужасные, то он на них не способен. Но знаете, что я вам скажу — вполне способен. Ими-то он и занят, а думает, что провел меня. Да ни за что. Я слишком долго живу на свете. И знаю мужчин, с которыми он проделывает эти делишки. Я по именам могу их назвать. Бездельники из «Святилища», бездельники из бильярдной.

— А нынче прибавится еще и бездельник из Форт-Пенна, — подхватил Пол.

— Ну уж нет. Только не мистер Тейт. Когда женат на такой женщине, как миссис Тейт, на других не заглядываются. Я слишком долго живу на свете.

— Ладно, Сидни, пойдем-ка лучше, а то она вконец испортит нам вечер. — Пол делал вид, что игра продолжается, но все трое понимали, что разговор вышел за пределы соленых шуточек. Пол и Сидни встали из-за стола, пожилая женщина слегка поклонилась и пожелала им доброй ночи с выражением, в котором читались одновременно осуждение и мольба.

Мужчины вернулись на веранду. По дороге Пол прихватил из буфета бутылку французского мятного ликера. Он бросил в бокалы по кубику льда, разлил ликер, и оба раскурили сигары. Дождь кончился, воздух посвежел.

— Я рассказывал тебе про нее? — осведомился Пол.

— Ты имеешь в виду ее прошлое? Нет.

— Ее мужа убили, дай подумать, тридцать или даже больше лет назад. Точно, больше. Я это помню по слухам. Он похаживал к какой-то женщине здесь, в городе, к жене железнодорожника, ну, муж застукал их у себя дома и разрядил оба ствола, впрочем, может, двустволок тогда еще не было. Так или иначе, он застрелил их, а потом и себя. То ли она ждала ребенка, то ли ребенок уже родился. Короче, он не выжил.

— Чей ребенок? Убитой?

— Нет, миссис Лихтенвальнер. Про эту часть истории я никого особенно не расспрашивал. Знаю только это — либо она была в интересном положении, либо младенец умер вскоре после этой истории. По-моему, она даже какое-то время провела в психушке, а потом моя мать вытащила ее оттуда и предложила работу.

— О Господи.

— Что такое? — вскинулся Пол.

— Не знаю, не мое это дело, но, учитывая все эти беды, мне кажется, ты слишком вольно с ней разговариваешь.

— Это психология, Сидни. Предоставь таких людей, как миссис Лихтенвальнер, самим себе, и ты рискуешь нажить сильную головную боль. Как только услышу эту бодягу про церковь, сразу выдаю ей по первое число, как только закон дозволяет.

— И ты всегда так с ней разговаривал?

— Начиная с Йеля. Она тогда глаз на меня положила, ну я, естественно, дал ей от ворот поворот, послал куда подальше, но потом узнал, как все было, и пошли такие разговоры. Это вроде как лечение. Знаешь, если привыкаешь к какому-то лекарству, оно перестает на тебя действовать. Маленькая доза может и убить, а большая — как рюмка бенедиктина.

— Как же, как же, знаю, — поддакнул Сидни.

— Она мне всегда нравилась, и я ей тоже. Между нами, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, она позволяла мне забавляться своими грудями.

— Да ну?!

— Точно, и не делай таких удивленных глаз. Ты что же, хочешь сказать, что дома никогда не баловался со служанками?

— Нет… У себя нет. Был, правда, у меня приятель, мы у него дома с экономкой боролись, ну и, кажется, у меня тогда был оргазм.

— Какая разница? — пожал плечами Пол. — Только с миссис Лихтенвальнер я не боролся.

— А больше вы ничем не занимались?

— Нет. Достаточно и того, что было.

— И чем же все кончилось? То есть я хочу сказать, что, если бы ей захотелось, наверняка до конца довела.

— А как у тебя с экономкой кончилось? Ты либо испугался, либо противно стало. У меня ни то ни другое, я просто влюбился в девочку своего возраста. Такая невинная отроческая любовь. К тому же я вскоре уехал в пансионат.

— А миссис Лихтенвальнер симпатичная была? Когда домой приехал на каникулы, желания продолжить игры не возникало?

— Может, и возникало, но ничего не было. Видишь ли, мне кажется, она сама себе не признавалась в том, что и ее это заводит, а ведь я вырос, притом неожиданно очень быстро. Как-то я приехал домой из пансионата в своих первых настоящих брюках, и скорее всего миссис Лихтенвальнер про себя подумала: ну вот, мужчиной стал. Тот, кому она позволяла играть своими грудями, он… словом, в том греха нет. Я был ребенком. Но брюки — иное дело. Их носят мужчины. Что же до меня, то я дорос до такого возраста, когда ждешь не дождешься первого визита в публичный дом.