Желчный Ангел

– Может, просто разменивается по мелочам, охотясь за цыплятами, а не за буйволами? – парировала Марго.

– Он просто играет отведенную роль, – усмехнулся писатель. – В его пьесе нет буйволов.

– А кто ему мешает выйти за рамки и создать свою пьесу? Взглянуть на мир со стороны, отразить его в более монументальном зеркале? Ведь вы, писатели, призваны отражать? Не так ли?

– К чему такой подъеб, Марго? Считаешь, я трачу себя на цыплят?

– Считаю. И да, ты меня так и не удивил.

– Мне показалось, ты была восхищена джазом.

– Я была восхищена Петей Савицким. А ты здесь ни при чем. – Марго смотрела на него в упор.

– Может, ты прочтешь хотя бы одну мою книгу? – предложил Греков.

– Прочту. Только начну с той, что ты сядешь писать с завтрашнего дня.

– Дешевые уловки, – хмыкнул Сергей Петрович. – Ну да, Мира же пригласила меня замотивировать. Сколько она тебе заплатила?

– Нисколько. Лечу тебя на халяву. Ради подруги. Ты, кстати, ее не стоишь.

– Я это знаю, – без иронии ответил писатель. – Мне иногда кажется, что я потрепанный волк в трагифарсе, который она придумала. Что сижу куклой на ее руке и двигаюсь благодаря ловкости ее пальцев.

Марго посмотрела на Сергея Петровича серьезно и мучительно сдвинула брови.

– Веришь, – помедлила она, разглядывая в темноте его резкие исхудавшие скулы, – я тоже порой так думаю. Причем о себе. Либо Тхор слишком много знает об этом спектакле, либо сама его создала…

Греков навел свет на противоположную стену. Кромешная тьма, прорезанная лучом, расступилась и выставила взгляду груду стульев и фрагмент красного рояля.

Марго неспешно пошла в его сторону, Греков сзади освещал фонариком дорожку. Тело Маргариты в облегающем кремовом платье двигалось манко, бедра покачивались, тонкие лодыжки искусно балансировали на каблуках. На затылке в стиле святой небрежности был собран пучок светлых волос. Из него на плечи спадали несколько витиеватых локонов. От верхнего шейного позвонка и до поясницы, скрупулезно повторяя изгиб тела, шли маленькие хрустальные пуговицы.

Марго открыла крышку, обнажив зубы клавиш, и вязла минорный аккорд, который помнила со времен музыкальной студии. Телефон Грекова напоследок осветил оскал рояля с хрупкими пальцами Марго и предательски сдох без поддержки аккумулятора.

Черно-белый клавишный монохром вместе со змейкой сверкающих пуговичек вспорол память и выудил из ее ливера лаковый школьный рояль и бурную сцену на выпускном вечере. Как он тогда был поспешен! Как глуп, как неистов!

Греков подкрался сзади, взял Маргариту за плечи и прижался к шее губами. Она вздрогнула и под его ладонями пошла волной мелкого озноба. Первая пуговка – у седьмого шейного – далась с трудом. Вторая – легче. Начиная с третьей хрусталики подчинялись живо, без сопротивления, будто не видя смысла противостоять неизбежному.

– Мужчины предпочитают их рвать. – Марго все еще пыталась показать острые зубки.

– Ну нет, – прошептал Греков, целуя спину под следующей уступившей пуговкой, – я буду любить каждую. Я слишком долго ждал…

Рояль ходил ходуном, издавая звуки раненого зверя. В кромешной темноте никто не видел стыда, которым горел красный лак на его древесине. Никто не замечал гримас, которыми инструмент выражал сожаление. Или сочувствие. Или восторг. Никто не слышал шлепков из набора полутонов, которые хлестали словно пощечины. К конфузу фортепиано присоединились два ряда стульев, принявших на себя груз внезапного адюльтера. Ломаясь под тяжестью страсти, кресла падали ниц, задирая тощие беспомощные ножки. Тяжелая ткань, накинутая на них сверху, складками сползала на пол, невольно выстилая ложе случайным любовникам. Черный целомудренный бархат впитывал капли пота, слез и бесстыжие белые пятна, к коим оказался не готов, будучи благородной материей для обрамления спектаклей совершенно другого рода.

Кульминацией драмы стала вспышка, озарившая место преступления мгновенно и вероломно. Какой-то монтажник включил свет и отпрянул, не успев осознать увиденное.

– Вы это… Извиняйте. Рояль нужно обратно. На сцену.

Греков поспешно натянул брюки и начал помогать Марго застегивать чертовы пуговицы. На этот раз мелкие хрусталики противились изо всех сил, будто мстя охотнику за свою поспешную жертвенность. Маргарите пришлось распустить волосы, чтобы прикрыть наготу фарфоровой спины.

К монтажнику подсоединились еще двое мужиков, нагло рассматривающих потревоженную парочку. Они уперлись в попу рояля и покатили его, пережившего пубертатный сексуальный стресс, в сторону сцены, чтобы передать непорочному пианисту и благопристойной публике.

Маргарита, изогнувшись виолончелью и заломив руки, пыталась справиться с пуговками на спине. Греков сидел на перевернутом боком стуле и вытирал носовым платком крупные капли пота со лба. При ярком свете потолочных софитов помещение приобрело форму и цвет. Впереди, возле выхода, висела массивная портьера, пахнущая пылью и гримом. Писателю явственно показалось, что за ней, бестелесная и невесомая, все это время стояла Мира. Переминалась с ноги на ногу. Теребила белый платок. Утирала слезы с пушистых ресниц. Размазывала их по розовым щекам и губам, никогда не знавшим мужских поцелуев…

Глава 30

Последний пазл

После исчезновения эмбриона с радаров УЗИ Вадим Казаченко стал еще более замкнутым. Он понимал, что кто-то играет с ним злую шутку, но не знал, с какой целью и какую мораль должен из этого извлечь.

Дела на работе налаживались, он полноценно вернулся в хирургию, оперировал каждый день, от конференций и публичных выступлений отказывался, чувствуя, что больше пользы принесет в операционной. Ощутимый провал в деньгах был скомпенсирован Маргошиным успехом, вернувшимся сразу после потери ребенка. Образ погибшей под его скальпелем Ии Львовны за полгода потерял свою осязаемость и плотность. Хотя ее лицо еще всплывало во снах, а губы молили присмотреть за Тимошей.

При этом фрик пропал, телефон его был заблокирован, а в квартиру заселилась новая семья с детьми, бойкая и звонкая. Вадим пытался выведать у них судьбу Тимофея, но они ничего не знали.

Однажды, возвращаясь уставшим с работы, он зашел в лифт вслед за незнакомым мужчиной в длинном элегантном пальто со светлым шарфом, повязанным по-актерски. Нажал кнопку своего этажа и уставился в зеркало, куда, приглаживая прическу, смотрел и его попутчик.

Автоматически Вадим оценил хорошо очерченные скулы, русые волосы, заложенные назад, ухоженные руки. Единственной досадной деталью на его лице были многочисленные шрамы, часть из которых срослась явно неудачно. Если бы не эти выбоины на бровях, щеках и губах, молодого человека можно было считать абсолютным красавцем.

Парень, отвернувшись от зеркала, посмотрел в упор на хирурга и широко улыбнулся, открыв здоровые белые зубы. В тот же момент на его лице спроецировалась Ия Львовна с такой же улыбкой, прищуром глаз и выдающимися скулами, молодая, сильная и, оказывается, от природы удивительно красивая.

Вадим вздрогнул от страшного видения и зажмурил глаза.

– Дядь Вадь, не узнаете? – спросил до боли знакомый голос.

– Господи, – оторопел хирург. – Тимоша?

– Эт я, – засмеялся парень.