Железнодорожница 2
Шрифт:
— Сюда, в эту квартиру?
— Да, и иди про меня узнавать. Сейчас продиктую адрес и телефоны.
Я с ужасом уставилась на него. Что он имеет в виду «узнавать»? Узнавать, не случилось ли что-то непоправимое?
Трясущимися руками достала я из сумочки записную книжку и, — медленно выводя буквы, которые не слушались, норовили съехать и оборваться, — внесла данные. Получается, любимого могут убить, а я даже знать не буду, пока сюда не приеду. И как, спрашивается, я буду жить, спать, смотреть телевизор, — зная, что в любую минуту могло произойти самое страшное?
— Дима, ты береги там себя, ладно? —
— Да что ты выдумываешь? — вспылил Дима. — Если я сказал идти узнавать, значит, все тебе скажут. Я написал, кому в случае чего передать информацию.
«Господи, что хочешь, то и думай, — пронеслось у меня в голове, — и я, и он — оба понимаем, что человек идет на войну, и его там могут убить». Но вслух же такое не скажешь.
— Запрети себе даже думать такое, — Дима будто прочитал мои мысли, — мы обязательно будем вместе. Не зря же нас столько раз судьба сталкивала.
Да, с судьбой не поспоришь. И все же…
— И еще одно дело, — продолжал Дима, — мы ведь хотели поехать в Арсеньев, предупредить Валерку, помнишь?
Какой к черту Валерка, какие Пашины, когда у самих жизнь рушится? Как Дима может о ком-то думать в такую минуту? Но вслух я, конечно, сказала другое:
— Хорошо, я узнаю расписание рейсовых автобусов и съезжу. А может, туда электрички ходят. Ты же говоришь, это недалеко от нашего города…
— Нет, поедешь на машине с моим отчимом. Я уже позвонил родителям, предупредил о тебе. И с отчимом договорился. Он возьмет мою машину из гаража, и съездите. Адрес моих родителей, надеюсь, помнишь?
— Ну, — я замялась, — само расположение помню, но лучше, чтобы у меня был точный адрес и телефон.
Я опять достала записную книжку и вписала под диктовку адрес.
Дима опять взял меня за руку и посмотрел в глаза долгим взглядом.
— Ну, не грусти. Время пролетит быстро, даже не заметишь. Я там денег заработаю, чеки получу. Машину новую купим.
Дима уговаривал меня, как мог. А я не унималась.
— Да разве дело в этом? — возмутилась я. — Любовь — это же другое! Мне ты нужен. Не деньги, не подарки, понимаешь?
Я сейчас говорила почти как Ритка о своем папе.
— Понимаю, ты мне тоже нужна. Но если я тебе нужен, ты должна понимать, какая у меня профессия. Ты же даже во время учебы это понимала.
— Можно будет тебя проводить?
— Лучше не надо, — мягко ответил Дима, — самолет в Кабул улетает в четыре утра. В два часа ночи за мной заедут и отвезут на военный аэродром. И хватит уже переживать. Ты же еще тогда была готова ко всему.
Тогда — он имел в виду, в молодости, — до того, как Олечка, моя сестренка, выкинула свое коленце.
— Но тогда я была совсем молоденькой, нервы крепче были, — грустно улыбнулась я. — А теперь… я и представить себе не могла… Как же так, только начались отношения, и приходится расставаться. У нас столько планов, а теперь…
— Ты думаешь, я обрадовался? Думаешь, я хочу лететь в Кабул и воевать? — грустно посмотрел на меня Дима. — я помню о планах, это наши совместные планы. Я не меньше твоего хочу быть вместе. Ладно, пойдем на кухню, поужинаем, пока есть время. Шампанское достанем…
Честно говоря, спиртного в эти минуты мне хотелось меньше всего. Я привыкла решать
проблемы на трезвую голову, а не расслабляться и ныть, размазывая тушь по щекам.К тому же, до кухни мы и не добрались. Нас одновременно потянуло друг к другу, мы порывисто обнялись, начали целоваться и… не, сговариваясь, вернулись на диван.
— Ты будешь по мне скучать? — спрашивала я, гладя такие родные волосы — светлые, шелковистые, пахнущие приятным шампунем.
— Конечно. Я люблю тебя.
— Я тебя тоже.
Теперь, в минуту близости, опять все подернулось волшебной искрящейся дымкой — и эта комната, и огни за окном. И казалось, разговор про Афганистан — не более, чем кошмарный сон, над которым мы сейчас вместе посмеемся. Да, пусть хоть эти минуты покажутся блаженными. Забыть, хоть на мгновенье забыть об ужасе предстоящей разлуки.
Но эти драгоценные минуты, как нарочно, пролетали так быстро. Ускользали, как песок, сквозь пальцы. В час ночи все же пришлось вставать. Надо было помыться перед дорогой, перекусить.
В два часа ночи в дверь позвонили. Дима стремительно пошел открывать.
— Сейчас спущусь, — сказал он военному, стоявшему за дверью.
Потом повернулся ко мне.
— Тебе же могут прислать кого-нибудь на замену? — спросила я.
— Конечно, могут. Будем надеяться, что через несколько месяцев удастся вырваться, — сказал он и пошел в комнату за чемоданом.
— Да хоть бы ты быстрее вернулся, — пробормотала я, как заклинание. — Хоть бы тебе кого-нибудь прислали на замену поскорее.
В дверях мы опять крепко обнялись. «Девочка, а ты счастливая», — опять всплыли в голове воспоминания из детства. У меня сжалось горло, и я зарыдала прямо в объятиях Димы.
— Ну что ты, — нежно стал он уговаривать меня, — не плачь. Я вернусь к тебе, обещаю. Я уезжаю для того, чтобы вернуться.
Лифт в этот час уже не работал, и Дима побежал пешком по лестнице в темноту ночи.
Я слушала его шаги, пока они не затихли где-то внизу. Потом закрыла дверь и вышла на балкон. У подъезда стояла машина с включенным двигателем и освещала фарами дорогу перед собой. Слышно было, как Дима что-то сказал, потом хлопнул дверью. Машина тронулась, медленно выехала со двора и помчалась на широкую трассу. Через минуту все стихло.
Я постояла еще на балконе, вдыхая свежие ночные ароматы. От соседского балкона тянуло запахом лилий, которые цвели в большом ящике, прикрепленном к перилам. Несмотря на поздний час, во многих окнах горел свет, и можно было разглядеть шикарные люстры с висюльками. Обычные люди живут обычной жизнью. Вечерами смотрят телевизор, утром идут на работу. И мало кто задумывается, что, собственно, делают наши войска в далекой горной стране. Что ж, такова плата за погоны, льготы, чеки, ранний выход на пенсию.
И ведь не позвонить любимому, не написать. Сотовых телефонов еще не придумали.
Я вернулась на кухню, оттуда прошла в комнату. Стояла звенящая тишина. Квартира показалась мне пустой и неуютной. Увидела Димину майку, которая так и валялась на диване скомканная, сброшенная им сразу, как мы начали обниматься. Тут мое сердце опять сжалось, и хлынул поток слез. Это была настоящая истерика. Сколько я так сидела на диване — уткнувшись в эту майку, поливая ее слезами и вдыхая такой родной запах?