Железные люди

— Эй, Шурик, иди сюда! — это был голос мичмана Матвеева.

— Здесь кто-то лежит!.. Жив или нет — не пойму…

Чьи-то руки стали ощупывать Виктора Семёнова.

— Это, наверно, Витька Семёнов… Кажется, дышит… Шурик! Да иди же сюда! Давай его поднимем! Ей-богу — жив!

Голос мичмана Смолякова ответил:

— Брось! На хрен он нам теперь сдался!

— Да ведь помрёт же!

— Ну сдохнет и пусть сдохнет. Тут бы самим живыми остаться, а ты ещё кого-то хочешь спасать! Не до того сейчас!

Так его тогда и бросили эти двое и даже не сказали никому о том, что нашли человека, производящего впечатление живого. И только много часов спустя на него наткнулся другой человек, позвал других людей, и мичману Семёнову была оказана какая-то помощь. И он после этого пришёл в чувство. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы перенести его во второй отсек, где положение с воздухом было намного лучше. Закон о невозможности перехода в случае аварии из одного отсека в другой — свят и непреложен. Ни ради чего на свете нельзя нарушать этот закон. Единственная дверь между первым отсеком и вторым была не просто задраена, но и заперта хитрым способом. Каждый должен оставаться в своём отсеке и бороться против собственных бед собственными силами!

(Единственное исключение было сделано для всё того же капитана первого ранга Лебедева: каким-то невообразимым образом он сумел просочиться из первого отсека во второй, туда, где воздух получше.)

Могучее здоровье позволило Виктору Семёнову не умереть. Все кости у него оказались целы, но на левой руке и на левой же ноге, которыми он при взрыве так упорно пытался удержаться за трап, были порваны какие-то связки, и обе эти конечности абсолютно не действовали. Семёнов мог скакать только на правой ноге и орудовать при этом правою же рукою. Он участвовал во всех спасательных работах, налаживал дыхательную аппаратуру, помогал другим людям. В том числе и тем двоим, которые в нужное время не пришли ему на помощь.

Если до взрыва люди в первом отсеке ещё думали, что всё обойдётся и есть шанс на спасение, то теперь они уже почти не верили в то, что выживут. И всё-таки люди хоть как-то, хоть смутно, но на что-то слабо надеялись… Прохаркивались, отплёвывались, чистили себе тряпками зубы и рот и вынимали сгустки и комки какой-то химической гадости, которая при дыхании стремилась попасть к ним в рот, в нос, в горло, в лёгкие. На палец наматывали рукав своего шерстяного свитера и, превозмогая рвотные позывы, вставляли себе этот палец в самое горло. Прокручивали мохнатую шерсть. И выковыривали из горла какую-то массу. Если бы люди этого не делали, то химия бы там со временем сгущалась, твердела и забивала бы дыхательное горло полностью, так, что сквозь него совсем бы ничего не проходило…

Прочищенными горлами люди дышали, ну а у человека так уж заведено: пока дышу — надеюсь! Dum spiro — spero.

* * *

День в день ровно тринадцать лет спустя после благополучного выхода Виктора Семёнова из затонувшей подлодки мы сидели с ним на скамейке в одном парке. Сидели мы с ним и обсуждали эти самые события.

А сидели мы почему-то так: оседлав скамейку, лицом друг к другу. Проходили час за часом, и вот уже и наступил вечер, а мы всё сидели и сидели, говорили и говорили. Сорокаградусный дневной кошмар понемногу шёл на убыль, сменяясь блаженными тридцатью градусами. Из окрестных домов стали выходить измученные дневною жарою люди; где-то мимо нас шныряли маленькие дети — то с мячиками, то с велосипедиками; вот прошли мимо двое старичков с палочками, а вот позади Виктора, на соседней скамейке, уселись две молодых мамаши в платьях, напоминающих больше купальные костюмы; два отдельных предмета, между которыми голое тело — один предмет на груди, другой пониже — на бёдрах, и ничего больше, кроме, конечно, обуви; качают колясочки перед собою и курят… Чей-то мячик небольно попал мне по голове, а в другой раз просто пролетел между нами… Но ничто не отвлекало нас от беседы.

Обстановка была тихая-мирная. Я задавал вопросы, Виктор отвечал — толково и обстоятельно. Вообще, необыкновенная, просто-таки нетипичная для нашего общества ясность ума и даже яркость — характерная черта атомных подводников.

И вот, сидя верхом на скамейке, Виктор Семёнов и высказал мне такую мысль:

— Помнишь, Володя, слова одного поэта:

Гвозди б делать из этих людей! Крепче б не было в мире гвоздей!

Понятное дело — Маяковский.

— Помню! — ответил я. — Только это не Маяковский, а Тихонов.

— Да как же не Маяковский? Ведь только он один мог сказать такое!

— Послушай, Витя: кто из нас двоих преподаёт русскую литературу — я или ты?

— Ну, будь по-твоему: Тихонов — так Тихонов, — миролюбиво согласился Виктор. — Значит, и этот такая же сволочь… Так вот, я сейчас начинаю кое-что понимать: советский наш флот — это был один большой гвоздь, сделанный из живых людей. Коммунистическая партия брала молоток и лупила по этому живому гвоздю. И он во что-то иногда хорошо вбивался, иногда плохо, а иногда не вбивался вовсе и ломался на конце, но в любом случае: остриём этого гвоздя были МЫ, простые моряки, простые люди. На нашей крови, на наших страданиях всё и делалось!

Глава двадцать первая Великие потрясения продолжаются!

Дико завыл людоед — застонала от воя пещера. Гомер. «Одиссея», песнь девятая

Вскоре после взрыва в первом отсеке командир затонувшей подлодки капитан первого ранга Рымницкий получил сообщение о приближении новой беды: переносными средствами газового анализа было установлено, что уровень содержания водорода в третьем отсеке приближается к критическим четырём процентам, за которыми должен непременно последовать новый взрыв. Увы, но такова была аккумуляторная техника того времени — она требовала особой вентиляции, она требовала особого к себе отношения, а при нарушении этих требований она имела скверную привычку взрываться. Когда-нибудь такая техника будет восприниматься как нечто дикое и смешное, но в описываемую эпоху — другой ещё не изобрели.

Было приказано немедленно эвакуировать людей из третьего отсека во второй. Приказ был выполнен чётко и без паники: лязганье нужных дверей, быстрое топанье ног по нужным палубам и нужным ступенькам, стремительное движение в нужном направлении… Люди пулей проносились через единственную круглую дверь, соединяющую третий отсек со вторым.

Все успели выйти живыми. Тридцать человек. Даже и некоторую секретную документацию успели вынести. Штурман — капитан второго ранга Краюхин, на случай, если удастся дожить до следствия и суда, успел сунуть себе за пазуху навигационный журнал, чтобы потом доказать, что неправильных действий он не делал. Были вынесены и совершенно секретные документы шифровальщика. Всю же остальную документацию пришлось бросить, и это вызывало у многих такое же чувство страха, как и ожидаемый взрыв. Впереди-то ещё ожидались: либо смерть на дне океана, либо новая жизнь на суше — позор, отстранение от плаваний, разжалования, снятия с должностей, военный трибунал. И кому-то — и решётки, и камеры, и колючая проволока, а может даже, и расстрел. У власти ведь тогда находился генеральный секретарь, вышедший из недр советской тайной полиции и склонный именно к таким действиям.

Всё же, вышли-то, хотя и целыми-невредимыми, но не совсем удачно: взрыв грянул ещё при людях — при самых последних: разрываемая палуба, огненный шар, вольтова дуга, хлор. К счастью, этот взрыв не был таким же мощным, как тот, самый первый, что прогремел прежде в носовом отсеке. Тем не менее, давление ядовитого газа было достаточно сильным, чтобы ураганом ворваться в ОТКРЫТУЮ межпереборочную дверь, соединяющую третий отсек со вторым. Оно и ворвалось.

Отсек — на то он и отсек, чтобы ОТСЕКАТЬ. Отсекать живых от мёртвых.

По идее нужно было немедленно ОТСЕЧЬ оставшихся в третьем отсеке людей с помощью закрытия круглой двери диаметром в 820 миллиметров и предоставить им возможность самостоятельно бороться за живучесть свою собственную и того куска корабля, на котором их застиг взрыв.

Для тех читателей, которые ещё не поняли, о чём идёт речь, поясню попроще: нужно было пожертвовать этими людьми во имя безопасности всех остальных.

В нарушение духа и буквы Устава Рымницкий не стал этого делать. И к тому времени, когда это круглое отверстие было окончательно закрыто за последним спасшимся человеком, воздух во втором отсеке уже был испорчен прорвавшимся туда зловонием.