Железный Густав
Шрифт:
— Ничего я ему не… — заныла фрау Кваас, но голос ее потонул в общем шуме.
— Ну как есть рехнулся! — вознегодовала Ирма. — Последнего соображения лишился. Сколько вам лет, юноша?
— Но, Ирма, будь же человеком! Брось свое дурацкое жеманство!
— Не смей со мной так разговаривать! Никакое это не жеманство…
— Конечно, жеманство!
— Ничего подобного!
— А я говорю — да!
— А я говорю — нет!
— А кто тогда первый полез целоваться, ну-ка, вспомни!
— Я помню, что влепила
— Что ж, давай!
— Что давай?..
— Я вижу, у тебя руки чешутся, ну так давай влепи. Только уж потом пошли без разговоров!
— Куда пошли?
— Я тебе десятый раз твержу: пошли смотреть нашу квартиру!
— Скажите на милость: у него уже и квартира есть!
— Но раз ты собираешься за меня замуж, должна же у меня быть квартира! Это же простая логика!
— Я не собираюсь за тебя замуж!
— Конечно, собираешься. Не вздумай только снова вилять!
— Сказала — не собираюсь, и дело с концом!
— Нельзя же отказываться от своих слов. Мы ведь уже и в загсе висим!
— Это твое дело, как ты на обратных поедешь!
— А я и не поеду на обратных!
— Ну так я поеду!
— Видишь!..
— Что видишь?..
— Вот мы и договорились!
— Что за идиотизм!
— Ну, ясно! — говорит он и ухмыляется во весь рот. — Иначе и быть не могло!
— Ты, видно, всерьез вообразил, что можешь взять меня на пушку. Ну так выбрось это из головы. Другом детства я еще могу тебя считать, как я уже сказала, но мужем — никогда!
— Ирма! Ирмхен!.. Ирмгард!!! Но я же тебе сам предлагаю — я же совсем не прочь!
— Что ты не прочь?
— Ну — пощечину! Тебе хочется влепить мне пощечину! Так, пожалуйста, влепи ее скорей — за все прошлое! Ну прошу тебя, Ирма!
— И не подумаю, а насчет прошлого лучше заткнись!
— И заткнусь, как только отвесишь мне пощечину. В таких случаях у людей полагается поцелуй, ну а у нас пусть будет пощечина! Поцелуй у нас уже позади!
— И пощечина тоже!
— Экая ты упрямица! Значит, не хочешь, чтобы тебя взяли нахрапом?
— Не хочу, чтобы тыменя взял нахрапом.
— Ладно! Даю тебе время на размышление. — Он огорченно шмыгнул носом, придвинул стул к столу и подсел к ней.
— Это еще что? — разгневалась она. — Уж не решил ли ты здесь обосноваться?
— Вот именно, что решил. Пока ты все не обдумаешь! Ну и нахал! Не обращай на него внимания, мама! Не замечай его. В конце концов ему надоест ломаться!
— Я и не думала ему бумаги давать, — заныла фрау Кваас. — Я нарочно сейчас поглядела, они все тут. Он тебе врет, Ирма…
— Конечно, врет! Не надо волноваться, мама! Низкий обманщик, вот он кто!
На Гейнца эта ругань не произвела ни малейшего впечатления.
— И с кольцами он, конечно, наврал. Нет у
него никаких колец. Все это сплошная ложь!Никакого ответа.
С нарастающим презрением:
— И квартиры у него нет! Небось рад-радехонек, если за комнату в меблирашках заплатить удастся.
— А вот и нет! — невозмутимо сказал Гейнц. — Насчет квартиры я ни капельки но соврал. Ах, боже мой! — схватился он за голову. — Только сейчас сообразил: уходя, я забыл закрыть газ, а на плите молоко!
И он бросился к двери. Обе женщины в ужасе уставились друг на друга, представляя себе убежавшее и пригоревшее молоко, удушливый чад во всей квартире…
Однако Гейнц тут же вернулся, бледный, но исполненный решимости.
— Пусть там дым столбом, пусть вызовут пожарную команду! Я не уеду, — пока не разрешится этот наболевший вопрос. Мне нужна полная ясность.
И он снова сел рядом с Ирмой.
— Никогда я за тебя не выйду! — крикнула она ему в самое ухо. — Вот тебе твоя полная ясность!
— Опомнитесь, милый Гейнц! Ваше молоко… — Фрау Кваас совсем приуныла.
— Так я и думал, — сказал Гейнц, с удовлетворением кивая головой. — Она еще не успела обмозговать этот вопрос. Ей нужно время для размышления…
— Но Гейнц, ваше молоко…
— Гейнц, уйдешь ты когда-нибудь или нет? — У Ирмы иссякло терпение. Она стояла перед ним вне себя от гнева.
— Тебе надо спокойно все обдумать. — Гейнц не на шутку перепугался. — Ты слишком взволнована Ирма!
— Сейчас же ступай к своему молоку! Ты только зря мать волнуешь!
— Подумаешь, — там всего пол-литра, — оправдывался он. — Пока я вернусь домой, от него ни капли не останется. Лучше уж я здесь подожду!
— Нечего тебе здесь околачиваться!
— А кроме того, — продолжал он покаянно, — я ненавижу врать. Не оставил я молока на плите — слышишь, Ирма! И газ у меня не горит, — наоборот…
Бац! Вот он и схлопотал пощечину! Бац! Бац! Бац! Да еще на три больше, чем было договорено.
— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Жалкий враль! Вздумал нас мучить! Ну, да ты известный мучитель!
Но он уже схватил ее в объятия.
— Ах, Ирма, — сказал он. — Слава богу, наконец ты отвела душу! Это все пять лет не давало тебе покою…
— Пусти меня, — сказала она слабо. — Сейчас же пусти! Не могу же я все время с тобой драться…
— Нет, теперь тебе уже хочется меня…
Ирма делала безуспешные попытки вырваться. Наконец она крикнула с нетерпением:
— Мама, не слышишь, что ли? Кто-то вошел в лавку. Посмотри скорей!
Но едва дверь захлопнулась за перепуганной, затурканной старушкой, которая так ничего и не поняла — ни насчет лавки, ни насчет денег, ни насчет дочери, ни насчет молока, убегающего на плите, ни на каком она сама свете, — и оба они остались вдвоем, как Ирма сказала: