Железный Густав

— Я видела в окно, как ты подъехал, отец, — сказала Зофи холодно. — Потому и велела позвать тебя. Деньги я могла бы послать с сестрой. Как поживает мать?

— Да, такова уж ты, Зофи. И такой я тебя всегда помню. Холодная — до самого сердца…

— Я не сама себя сделала, отец…

— Выходит, моя это вина…

— Не будем ссориться, отец. Что с матерью?

— А что с ней может быть? В такое-то время! У нее одна забота, чтоб было у нас что покушать…

— Значит, хвалиться нечем? Я и так это вижу по твоей лошади и пролетке… И по тебе это видно, отец…

— Этого ты могла бы мне и не говорить, я делаю все, что могу. Отдай мне мои деньги — четыре марки пятьдесят по счетчику. Пусть мне живется и не сладко, а только незачем мне выслушивать попреки от родной дочери. Не нужна мне ты, хотя было время, когда ты во мне нуждалась…

Она задумчиво подняла на него свои холодные глаза.

— Я в тебе нуждалась, отец, как всякий ребенок нуждается в отце — не больше… Но об этом нам толковать незачем, что прошло, то прошло…

— Это ты так считаешь! А я все еще вижу вас, детей, какими вы были сызмалу. Вы про это и слышать не хотите, по-вашему выходит, что вы всегда были взрослыми.

— Я не забыла, как была маленькой, мне это и по сю пору снится. Сны не сказать, чтоб приятные. Только с тех пор, как стала на ноги, узнала я что-то хорошее в жизни. А совсем довольна я, верно, никогда не буду — чего-то мне все недостает, отец.

— Я с тобой неплохо обращался, Зофи. Так, как мог.

— Ну, и я тоже, как могу. Как видишь, отец, — продолжала Зофи, — я так или иначе вышла в люди. Я заведую этой клиникой и являюсь ее совладелицей, в общем, зарабатываю неплохо. Так что, если хочешь, могу кое-что и для вас с матерью сделать…

— Мне твоих денег не надо.

— Я тебе и не предлагаю денег, деньгами человеку не поможешь. Ну, а как ты посмотришь на то, чтобы вместе с матерью сюда перебраться? У нас внизу небольшое, но довольно уютное помещение, ты мог бы обслуживать центральное отопление и нагревать бак с горячей водой…

— Нет, Зофи, я извозчик, извозчиком и останусь. Незачем мне становиться на старости лет истопником…

— Подумал бы о матери…

— Мать всегда довольна, когда я доволен. А голодными мы еще не сидели.

Зофи ничуть не обиделась и только задумчиво смотрела на отца. Скорее он, отец, кипятился — и в то же время терялся, она же, его дочь, была безучастно холодна…

И все же, может быть, не так холодна, как казалось. Что-то грызло ее. Не любовь — отнюдь нет, скорее чувство долга или чести, когда она видела перед собой этого старика в его потертом, заляпанном, латаном-перелатаном плаще, это бородатое, словно выдубленное лицо…

Пока она его не видела и ничего о нем не знала, совесть ее была спокойна… Она сумела создать эту частную клинику и оборудовать ее по последнему слову науки — приятное место для работы, обеспеченный доход, а главное, мирок, где она повелевала: санитары, сестры и больные, — все они были подвластны ей, которая так долго была всем подвластна…

И вот он перед ней — тот, кто больше всех, и суровее всех, и чувствительнее всех над ней властвовал, — нет, в ней, должно быть, говорило не только чувство вины и долга…

В ней говорило — и она это поняла — желание повелевать тем, кто повелевал ею, властвовать над тем, кто над ней властвовал. Не помыкать отцом, не давать ему ежеминутно чувствовать превосходство дочери. Так далеко не заходила в ней жажда мести, да и не настолько она мелочна. Ей достаточно сознания — отец от меня зависит, он работает на меня — это бы ее вполне удовлетворило. А он этому противился.

Пока у нее мелькали эти мысли, она не сводила с отца глаз; и тем временем у нее созрел другой план.

Отцу стало не по себе от ее пристального взгляда: он не мог позволить, чтобы кто-нибудь так на него пялился, а тем более собственная дочь.

— Ну-ка, поживей, — сказал он хмуро, — я жду своих денег: четыре пятьдесят, как я уже сказал…

— Разумеется, прости… Мне просто пришло в голову… — Вынув деньги из письменного стола, она протянула их отцу. — Но только подпиши эту квитанцию, она мне нужна для больной…

— А что у нее? — спросил отец. — Такая старая женщина… Поправится она?

— Кто? Ах, та, которую ты привез? Не знаю, похоже, что рак, — нет, вряд ли она поправится. Да ведь она и пожила, верно?

— Ты, может, и про меня так думаешь, Зофи? Ведь и мне уже без малого семьдесят…

— Про тебя? Да бог с тобой! Нет, отец, ты еще долго будешь во всем этом вариться, по-моему, до глубокой старости! В одном надо тебе отдать должное — ты и нас наградил железным здоровьем. Нам все нипочем!

Слабое, до убожества жалкое, трепетное чувство удовлетворения пронизывает отца при этом первом, относительном, признании его заслуг из уст дочери…

— Послушай, отец. Мне еще кое-что пришло в голову…

Он решительно мотает головой. Ничего ему от нее не нужно, но он все же слушает. И она поясняет ему, что ее клиника на восемьдесят коек постоянно нуждается во всякого рода перевозках: вещи больных доставляются туда и обратно, закупается провиант, уголь, дрова — всегда есть какие-то перевозки.

— Не хватало мне сделаться ломовым извозчиком! Я останусь при своей пролетке. Уж лучше бы я на шофера выучился.

Но Зофи не уступает. Она посоветуется со своими врачами — так она и сказала: «с моими врачами» — больным часто предписывают прогулки — машина для этого не годится, либо сквозняки, либо спертый воздух. — Нам следовало бы приобрести небольшой открытый экипаж, это себя вполне окупит. В убытке мы не останемся. Мы кладем к себе только состоятельных пациентов. Будем ставить им в счет каждую поездку, а тебе положим месячное жалованье. Ты не задаром будешь получать деньги.

— Я получаю деньги по таксе, — отпарировал он упрямо. — Никогда я не был кучером на жалованье.

— Ты не прав, отец, — поймала она его на слове. — До войны ты возил клиентов за помесячную плату.

— Все равно я брал по таксе. Разве только на троицу подряжался гуляющих на линейке возить.

Зофи достаточно умна, чтобы не настаивать.

— Что ж, взвесь это хорошенько. Я не сегодня жду ответа. Ведь и мне еще нужно посоветоваться с моими врачами. Да это и не помешает тебе ездить на биржу, как раньше. Особенно занят у нас ты не будешь.