Железный Густав

— А вы… — взвизгнул субъект. — Кто прикидывался, будто рвет цветы? Похоже это на вас — цветы рвать! Да вы уже покраснели, как индюк, — от нечистой совести!

Остальные с недоумением слушали эти обвинения, становившиеся все более серьезными. В нерешимости глядели они на обоих противников и недоуменно переглядывались.

— А может, оба шпионы? — предположил кто-то. — Да только случайно не знают друг про друга?

— Зачем же вы сидели в кустах? — обратился к бледнолицему бородач солидного вида. — Это и в самом деле звучит подозрительно!

— Я удовлетворял естественную нужду, — с достоинством отвечал бледнолицый.

— Он что-то белое сунул в карман, — не успокаивался Хакендаль.

— Туалетную бумагу! — отпарировал бледнолицый. — Она у меня всегда с собой, на всякий случай.

И он вытащил ее и показал.

— А зачем, ваш парнишка считал вагоны? — осведомился солидный бородач. — Это в самом деле звучит подозрительно!

— Просто так! — отрезал Хакендаль. — Мальчишки всегда все считают.

— Это не объяснение, — решил бородач. — А нуте-ка, пошли, на Франкфуртер-аллее наверняка найдется шуцман.

— Я могу удостоверить свою личность, — заявил Хакендаль. — У меня тут все бумаги. — И он похлопал себя по карману. — Я отводил лошадей на осмотр. Я — Хакендаль, владелец извозчичьего двора.

— Нуте-ка поглядим! — И бородач просмотрел бумаги. — Порядок! Прошу прощения, господин Хакендаль!

— Ничего, ничего… А как же этот негодяй?

— Пожалуйста, и я могу предъявить документы. Я иду на освидетельствование. Разрешите представиться: учитель Крюгер!

Кое-кто рассмеялся, другие недовольно ворчали.

— Прошу прощенья и у вас, господин Крюгер! Так вы, значит, оба не шпионы? Подайте же друг другу руки…

— Господин Хакендаль, мне очень жаль…

— Господни Крюгер, вы только исполнили свой долг…

— Идемте вместе!

Так они и сделали — предовольные и в приподнятом настроении. Только Гейнц шагал на отшибе, насупившись: он не мог примириться с мыслью, что человек этот не шпион.

9

Когда Хакендаль с Малышом вернулись домой, их ждала записка, всего несколько слов: «Сегодня в два выступаем. С Ангальтского вокзала. Отто».

Мать с неожиданным проворством ковыляла взад и вперед. Она сама накрывала на стол, чего давно не делала, — лишь бы ускорить сборы. На кухне хозяйничала Эва.

Уже садились за стол, когда явился Эрих. Он все утро мотался из казармы в казарму, часами ждал приема и повсюду натыкался на отказ: «Мы уже набрали людей. Нас осаждают тысячи желающих. Приходите месяца через два-три, там видно будет».

— Вот и отлично. Успеешь сдать экзамены для ускоренного выпуска.

Но этого-то Эриху и не хотелось, он предпочел бы не возвращаться в школу. Недели, проведенные у адвоката, сильно его изменили — он считал себя взрослым. Ему уже казалось невозможным снова сесть за парту.

— Нет, нет, я от одного парня слышал — в Лихтерфельдском кадетском корпусе формируют запасной батальон. Наведаюсь туда завтра пораньше.

— Да не торопись же, Эрих! — возмолилась мать. — Через три месяца война поди кончится. Как бы еще с Отто чего не приключилось!

Фраза не сказать чтоб складная, но все поняли. Эрих запел бравурную песенку:

Что слезы льешь напрасно — И пуля не опасна.

— О таких вещах, мать, и думать не моги! — сурово оборвал ее Хакендаль. — Солдату с такими мыслями негоже идти в сражение.

— Сегодня, часов в десять, караулю я у окна, — заныла мать, — гляжу, а вместо тридцати двух пять лошадей ведут, и Сивка так-то жалостно свесила голову— чуть не до самых колен. Тут мне в голову и ударило: если столько осталось от наших лошадей, что же останется от моего сыночка?

С минуту тянулось растерянное молчание, но Железный Густав крепко хватил по столу черенком ножа.

— Спокойнее, мать, спокойнее! Если ты уже сейчас нюни распустила, я тебя и вовсе не возьму на вокзал…

— Да не распустила я нюни, это мне в голову ударило, когда наших лошадей привели, — оправдывалась мать, поспешно утирая слезы. — Возьми меня с собой, Густав! Я не буду плакать на вокзале!

И, трогательно пытаясь улыбнуться, она обвела глазами сидящих за столом.

— Да уж, ладно, — смилостивился отец. — Раз обещаешь вести себя как следует, так и быть. Однако нам пора! Ангальтский — это Франция…

В последнюю минуту возникло новое затруднение. Выяснилось, что Эва не хочет ехать. Со слезами уверяла она, что и думать не может о поездке, у нее раскалывается голова, да и вообще она совсем больна.

— Еще чего! — напустился на Эву отец. — У тебя брат уезжает на войну! Изволь проводить его на вокзал, я и слышать не хочу ни о какой болезни.

Эва с плачем стала уверять, что она не в силах сдвинуться с места, еще упадет на улице…

Но если мать не хотели взять на вокзал, оттого что она плакала, то Эве пришлось ехать, невзирая на слезы.

— Глупости ты городишь, девушка! — сердился отец — и с внезапно мелькнувшим подозрением, вспомнив намеки Малыша, добавил: — Уж не женишка ли ты завела? Ты мне последнее время не нравишься. Вот вернемся, тогда потолкуем!

Задерганные, в тяжелом настроении, вышли они из дому. Эва увидела на углу поджидавшего ее Эйгена — он назначил ей свидание — и беспомощно ему махнула. Эйген словно погрозил ей и смешался с толпой.

Эву мучила мысль, что квартира оставлена на маленькую горничную, а от Эйгена всего можно ждать! Даже налета на дом ее родителей. Она бы хоть сейчас вернулась, да что пользы? Если Эйген к ним заберется, ее присутствие ничего не спасет. Она против него бессильна, он что угодно может с ней сделать.

Со всеми этими проволочками они так запоздали, что уже на Александерплац стало ясно: придется ехать, иначе они прозевают поезд. Легкомысленный Эрих предложил сесть в такси, но его только смерили уничтожающим взглядом. Но и предложение матери взять извозчика было отвергнуто, как расточительное. К счастью, подоспел конный омнибус, и в нем нашлись свободные места. С дребезгом и грохотом тронулась в путь тяжелая колымага.