Железо и кровь. Франко-германская война

О многочисленных проблемах французской армии уже не раз упоминалось; фундамент катастрофы был заложен еще в процессе мобилизации и развертывания. Фатальное влияние на конечный результат оказали, однако, два фактора. Первый — это неупорядоченная система руководства армией, отсутствие сколько-нибудь внятной стратегии, оборонительный менталитет и фатальная безынициативность французского генералитета. Второй — необходимость руководствоваться не военными, а политическими соображениями. Прусский король имел не только и не столько лучшую армию, сколько гораздо более прочный тыл, нежели французский император. Перед Вильгельмом I не стоял вопрос сохранения династии, у него не было необходимости сообразовывать движение своих армий с требованиями общественного мнения. И армия, и население были психологически готовы к возможным поражениям.

В 1896 г. немецкий майор Герман Кунц опубликовал книгу под названием «Мог ли маршал Базен спасти Францию?» В ней он пришел к выводу: если бы в последних числах августа Рейнская армия совершила из Меца прорыв на юг и спасла хотя бы половину своих солдат за Луарой, а Шалонская армия вместо своего самоубийственного марша на восток отошла к французской столице, «война неизбежно приняла бы совершенно иной оборот, чем это произошло в действительности» [458] . Генерал дю Барай, после войны ставший военным министром французской Третьей республики, в свою очередь, считал, что военная кампания 1870 г. не приобрела бы характер катастрофы, если бы Мак-Магона и Базена можно было просто поменять местами. Учитывая упрямство Мак-Магона, не единожды им проявленное, можно было ожидать, что он никогда бы не позволил запереть себя в Меце: «он получал бы и возвращал удары» и «Рейнская армия могла нанести противнику такой же урон, что и понести сама, если не больший». В свою очередь, Базен, окажись он во главе Шалонской армии, не был бы столь безропотно послушен окрикам из столицы при молчаливой отрешенности императора, как служака Мак-Магон. Честолюбие и политические амбиции Базена, считал дю Барай, влекли бы маршала к Парижу, «чтобы стать там хозяином положения» [459] .

458

Kunz H. Konnte Marschall Bazaine im Jahre 1870 Frankreich retten? Berlin, 1896.S. 126.

459

Du Barail. Op. cit. P. 178–179.

Не углубляясь в сферу альтернативной истории, следует признать: именно качества французского высшего руководства и политическая обстановка в стране не позволили французам действовать существенно более оптимальным образом. Возможно, выиграть войну Вторая империя не смогла бы; но избежать столь быстрого и бесславного разгрома было вполне по силам французской армии. Как писал в своих мемуарах Шеридан, успехи немцев «во многом состоялись благодаря промахам французов, чьи глупые ошибки значительно сократили войну; впрочем, даже если бы она продолжилась дальше, итог, на мой взгляд, был бы тем же самым» [460] .

460

Sheridan. Personal memoirs. Vol. 2. N.Y., 1888. P. 448.

Тем временем ожесточение сторон усиливалось. «Война теряет свой галантный характер», — отметил Гогенлоэ-Ингельфинген по поводу битвы при Седане [461] . Для рыцарских жестов на поле боя оставалось все меньше места. В тылу немцев в двадцатых числах августа начала разворачиваться серьезная партизанская война. Население к востоку от Мааса было настроено значительно враждебнее, чем в Эльзасе и Лотарингии. Уже 22 августа Мольтке выпустил приказ, в котором констатировал начало партизанской войны и лаконично постановил: «Поскольку франтиреры не являются солдатами, они по закону военного времени <…> караются смертной казнью» [462] .

461

Hohenlohe-Ingelfingen K. Op. cit. S. 203.

462

Moltkes Militarische Werke… S. 242.

Серьезные вопросы вызывал и статус национальных гвардейцев. 25 августа в районе деревни Пассаван германская кавалерия атаковала батальон мобильной гвардии; офицеры были в мундирах, однако солдат отличали от штатских только кокарды. После короткого боя около тысячи французов сдались в плен. Уланы, потерявшие в схватке трех человек, в том числе одного любимого солдатами офицера, были в ярости, считая, что имеют дело со штатскими, взявшими в руки оружие. При эскортировании пленных через деревню Пассаван прозвучал выстрел. Существуют разные версии того, кто и почему открыл огонь [463] . В любом случае, пленные бросились врассыпную. Гусары из эскорта начали их преследовать. На беду несчастных французов, поблизости оказались гвардейские драгуны, понесшие большие потери 16 августа и жаждавшие мести. Разбегавшиеся мобильные гвардейцы показались им вполне подходящим объектом. В итоге 32 человека были убиты, почти сто ранены. Только вмешательство офицеров позволило остановить расправу над безоружными. 30 августа французское правительство категорически потребовало обращаться с национальными гвардейцами как с военнопленными, угрожая в противном случае отыграться на солдатах ландвера. Немецкая позиция заключалась в том, что военнослужащим может быть признан лишь тот, кого можно идентифицировать соответствующим образом на расстоянии; кокарда этому требованию явно не отвечала.

463

Fermer D. Op. cit. P. 124; Kunz H. Die deutsche Reiterei. S. 177.

Карательные меры становились все более разнообразными. Неделю спустя прусский кронпринц записал в своем дневнике: «Мы вынуждены энергично конфисковывать оружие у населения. Повсеместно в наши патрули стреляют, большей частью трусливо, из засады. Нам не остается ничего иного, кроме как принимать контрмеры — поджигать дома, из которых стреляют, брать заложников или требовать контрибуции. Все это ужасно, но необходимо для того, чтобы избежать более масштабных несчастий» [464] . Начало партизанской войны было тревожным сигналом; однако надежда на скорый мир мешала к нему прислушаться.

464

Kaiser Friedrich III. Op. cit. S. 78.

Глава 8 Падение Бонапарта

Первые августовские поражения быстро наэлектризовали атмосферу в стране. Правительству пришлось вновь созвать Законодательный корпус, отправленный на каникулы с началом войны. Для сторонников Империи созыв парламента виделся свидетельством растерянности правительства. Близкий к императорской семье писатель Проспер Мериме мрачно предсказывал: «Здесь [в Париже] я не наблюдаю ничего, кроме беспорядка и глупости. Скоро должны собраться обе Палаты, — они очень помогут пруссакам <…> Я ожидаю через неделю провозглашения республики, а через две — появления пруссаков» [465] .

465

Мериме П. Собрание сочинений: В 6 тт. Т. 6 Письма. М., 1963. С. 264.

Организация обороны и поиск новых решений перед лицом угрозы завоевания действительно в немалой степени были вопросами политическими. Депутаты-республиканцы немедленно перешли в наступление. Они безуспешно требовали создания парламентского Комитета обороны, что подспудно означало бы переход власти от правительства к Парламенту. 9 августа правительству Оливье пришлось уйти в отставку под градом обвинений в том, что оно ввергло Францию в войну неподготовленной. Из окон Бурбонского дворца депутаты могли видеть площадь Согласия, впервые с начала войны заполненную не ликующей, а враждебно настроенной толпой.

Новый кабинет под началом престарелого графа Паликао, занявшего также пост военного министра, был составлен почти исключительно из малоизвестных стране людей, лишенных всякого политического веса. Это вполне отвечало амбициям императрицы-регентши, желавшей, вопреки тексту конституции, получить полную свободу рук. При этом Евгения мудро отклонила совет экс-премьера Оливье превентивно арестовать лидеров республиканцев, опасаясь развязать тем самым «гражданскую войну под огнем неприятеля» [466] . Всеми силами желая избежать постоянного давления общественного мнения, новое правительство перевело обсуждение военных вопросов в формат парламентского секретного комитета, заседания которого проходили в закрытом режиме. Наиболее активную роль здесь играли представители оппозиции. Они требовали придать обороне общенациональный характер.

466

Autin J. L’Imperatrice Eugenie ou l’empire d’une femme. Paris, 1990. P. 259.

В защиту этого тезиса ораторы-республиканцы выдвинули целый ряд аргументов. Молодой адвокат Леон Гамбетта затронул самую болезненную тему: инертность правительства способна разрушить национальное единство. Говоря об оставляемых почти без боя Эльзасе и Лотарингии, он подчеркивал, что лишенное всяких средств борьбы население края, «наш авангард против наследного врага», не может не чувствовать себя преданным. «Столько храбрых людей там должно будет спросить себя, не лучше ли вновь обрести немецкое иго» [467] , — заявил, перекрывая протестующие крики коллег, оратор. Депутат-эльзасец Пьер Ташар, только что вернувшийся из родного департамента, подтвердил, что его соотечественники там преисполнены патриотизма, но оставлены армией совершенно без оружия, включая национальную и мобильную гвардию Страсбурга, Нёф-Бризака и Бельфора. Он заявил: «…в Эльзасе царит одно лишь чувство <…> чувство глубокого уныния и чуть ли не разочарования — видеть себя брошенными правительством» [468] .

467

De l’Empire a la Republique: Comites secrets du Parlement, 1870–1871. Paris, 2011. P. 95.

468

Ibid. P. 100.

Уже тогда, в последние недели августа, был высказан ряд идей, которые получат свое полное воплощение лишь с установлением республики. Одной из таких идей было децентрализовать военные усилия, предоставив соответствующие полномочия властям департаментов, муниципалитетов и сельских коммун. Привыкшая к совершенно иному ритму бюрократическая машина в столице попросту не справлялась с грузом свалившихся на нее задач, требовавших неотложного решения. Второй идеей, выдвинутой бретонцем Эмилем де Кератри, была организация партизанского движения, призванного замедлить продвижение неприятеля. Задача виделась тем более неотложной, ввиду плачевной ситуации, которая сложилась с вооружением и снаряжением мобильной гвардии. Правительство, однако, отвергало систему и лишь поддерживало единичные инициативы, подобные примеру Натаниэля Жонстона — крупного винного негоцианта из Бордо и ярого бонапартиста, сформировавшего за свой счет отряд из 500 добровольцев.