Желтый дом. Том 1

Развитие

На нашем институте можно отчетливо проследить весь механизм развития материи. Вот, например, как возник отдел борьбы с антикоммунизмом. Была группа в секторе научного коммунизма. Выступил Генсек с речью по какому-то поводу. Вякнул насчет антикоммунистической истерии где-то на Западе. В сектор выделили две штатные единицы. Группа увеличилась количественно и превысила критические размеры. Ее выделили в особый сектор. Тут, во-первых, произошло превращение количества в качество и, во-вторых, раздвоение единого. Этому раздвоению в секторе предшествовала дикая склока, — пример борьбы противоположностей как движущей силы развития. Потом все пошло как по маслу. Новый сектор возглавила сука Тваржинская (по слухам — в прошлом близкая родственница Дзержинского), которая развила бешеную деятельность. Сектор выпустил три сборника и две монографии. Количественно вырос вдвое. В связи с известными событиями в нем создали группу борьбы с международным сионизмом. Группа скоро выделилась в особый сектор в связи с особой важностью ее проблематики. В оставшемся составе сектора образовался ряд групп — по критике американского антикоммунизма, западноевропейского и т.д. Вскоре создали группу по критике еврокоммунизма, который сочли разновидностью антикоммунизма. И опять-таки пошли ожесточенные склоки, в резуль тате которых сектор распался на два, а каждый из эти двух — в свою очередь на два. В воздухе стала носиться идея отдела. На всех собраниях и заседаниях сука Тваржинская с сообщниками долбила в одну точку: недооцениваем, при пили бдительность, снизили боевитость, либеральничаем и т.п. В итоге произошло взаимное проникновение противоположностей: возник дружный, боевитый, продуктивно работающий отдел. Теперь намечается новый этап в развити Ежов с одним своим собутыльником написал донос остальных своих подчиненных евреев, что они делают уст ки и недооценивают опасности. Евреи-антисемиты совершенно независимо (одновременно) написали донос на Ежова, что он делает уступки и недооценивает, что он якоб намекает им, будто евреи — не такие уж скверные, как изображают. В партбюро создали комиссию расследовать с туацию в секторе. Чем кончится? Создадут новый секто А сука Тваржинская уже носится с идеей института по борьбе с антикоммунизмом. Она полна энтузиазма. Глаза сияют. Седая косичка трясется, как поросячий хвостик. Однажды она поймала меня в коридоре, прижала в угол и стала соблазнять преимуществами ее отдела. Мол, я человек образованный, языки знаю. Мне и карты в руки. Тем более, я в партию собираюсь. Она даст рекомендацию; я был так ошарашен ее натиском, что не успел сообразить, как уклониться. А она решила, что я клюю на ее приманку. Пожала мне руку и скрылась в партбюро, чтобы обратить внимание, заострить вопрос, принять меры... О Господи! Меня рвут на части! Что бы это могло значить?

— Знакомая ситуация, — сказал Он. — Наверняка готовят какую-нибудь пакость. Берегись! Если Тваржинская жмет руку, считай, что она тебя взяла на мушку.

У меня появилась острая тоска по Ней. Куда же все-таки Она исчезла? Неужели насовсем?

Тоска

Безуспешно пытаюсь вспомнить Ее координаты. Она, очевидно, говорила мне свою фамилию и адрес, но я не обратил внимания или забыл. А что, если Она ждет моего звонка? Где я Ее встретил? Когда?

— Давай составим схему всех твоих возможных маршрутов, — говорит Он, — и начнем ходить по ним. Вдруг...

— Пустое занятие, — говорит Железный Феликс, — у него этих маршрутов...

— Твои переодетые агенты наверняка засекли, куда Она ушла, — говорю я.

— Мои агенты, — говорит Железный Феликс, — могут раскопать любой заговор, в особенности — несуществующий. Но отыскать ушедшую любовь... Во всяком случае, я твердо знаю одно: Она спустилась в метро около СГУ.

— Я, как тебе известно, всю жизнь искал Ее, — говорит Он. — Сейчас Она старая баба, если жива. С железными зубами. Ты знаешь, как у нас такие зубки делают. Проволоку перекусить можно, но улыбаться нельзя. И все равно я отдал бы всю оставшуюся часть жизни, лишь бы увидать ее на минуту.

— Зачем?

— Из принципа. И из потребности души. Мой тебе совет: не ищи. Суждено — сама придет, нет — не найдешь. Но запомни: отныне и навеки порог твоего Храма Любви не переступит ни одна женщина, кроме Нее. Бывалые потаскухи сразу заметят, что ты — пустое место, что тебе не до них, а чистые тебя уже не соблазнят.

— Но есть же какие-то уловки?

— Конечно есть. Вступи в кандидаты в члены КПСС, стань кандидатом философских лженаук. И тогда они опять пойдут навалом. Но тогда Она уже не придет никогда.

— А может быть, Ее вообще не было? Приснилось спьяну?

— А тахта тоже приснилась? А простыня, а пододеяльник, а наволочка? А занавески? Какие? На окнах, конечно, неужели ты их не заметил?!

Мы подошли к закусочной, где когда-то, как уверяет Он, помещался пивной бар номер два (номер один был на площади Пушкина, там, где сейчас пустое место и где иногда собираются диссиденты). Из нее вышел Поэт.

— Ее здесь нет, — сказал он. — Хочешь стих?

Бывает, падая в кровать Под перезвон пружин, Я рад, и нет причин скрывать, Что в этот раз — один.

Нет кровати. Нет пружин. Есть тахта и поролон.

Пусть так.

Бывает, на тахту упав, На мягкий поролон, Кричу: довольно мне забав,

Приди, желанный сон

Не надо, сам себе шепчу,

Ни задниц, ни грудей.

С меня довольно! Не хочу

Ни чистых, ни блядей.

Но вот ушло из тела прочь

Хмельное питие.

И мне уж дольше жить невмочь,

Коль рядом нет Ее.

Мое поколение

Что такое поколение? Все люди, родившиеся в такое-то время (от и до)? Но почему в таком случае мы не можем объединить в одно поколение, допустим, родившихся в 1920—1930-х годах? Люди рождаются непрерывно, а не в строгой очередности: деды-отцы-внуки. Очевидно, поколение — явление лишь отчасти возрастное, а главным образом — социальное. Поколение образует совокупность людей, родившихся в определенных временных рамках, но сформировавшихся и проявивших себя некоторым существенно сходным образом, причем это проявление отображает достаточно отчетливо существенные черты эпохи. Так что не все люди, родившиеся в этих временных рамках, образуют поколение или даже представляют его. Не все ровесники декабристов входят в поколение декабристов. Большинство людей, являющихся сверстниками тех, кто охватывается понятием «поколение», есть просто человеческий материал истории. Они всегда и везде одинаковы, за исключением пустяков: моды, одежды, прически, выражения языка, мечты и т.п. Поколения же различаются как этапы социальной истории.

Поколение не надо отождествлять с его ярчайшими представителями и выразителями. Лермонтов, например, был выдающимся и ярчайшим представителем и выразителем своего поколения, но об этом поколении не скажешь, что оно яркое и выдающееся. Мой постоянный спутник и собеседник Он относит себя к поколению, окончившему школу еще перед войной или в самом начале войны, погибшему на фронтах войны и в концлагерях. Наиболее точным выразителем своего поколения Он, однако, считает не Солженицына, Галича и других крамольных писателей, а каких-то неведомых мне людей, не оставивших заметного следа в истории. А вот Поэт считает характерным представителем своего поколения Высоцкого, а выразителями — Галича и Окуджаву. И отчасти даже Солженицына. А ведь все эти трое принадлежат к поколению Его.

Ну а мое поколение, существует такое или нет? И если существует, чем оно характеризуется? Я начал размышлять на эту тему и, разумеется, запутался. А может быть, вообще поколение — выдумка, подумал я. Ничего подобного, сказал Он. Поколение — факт, и факт очень серьезный в жизни общества. Но его не так-то просто выделить. И не всегда это возможно. И не всегда это нужно. Трудность тут связана не с дефектами твоего ума, а с дефектами самого поколения. Оно само должно определиться в качестве такового, осознать себя именно таким, в каком-то смысле консолидироваться в некое социальное целое... Пусть аморфное, расплывчатое, но все же... Ты меня понимаешь? Какие средства этой консолидации? Обычные. Взаимное понимание. Сходное отношение к прочим людям, к окружающим обстоятельствам, к житейским благам и т.п. Вырабатывается некое средство и способность опознавать друг друга. И понимать без слов. Вырабатывается некоторая замкнутость от представителей других поколений, неспособность и нежелание понять их. Другая система ценностей... Короче говоря, все это — вещи общеизвестные. Я, например, люблю Есенина и считаю Маяковского великим поэтом, хотя и не люблю. И не могу понять тех, кто любит Мандельштама и считает его более значительным, чем Маяковский. Положа руку на сердце, сказал Поэт, Есенина и я предпочитаю Пастернаку, Ахматовой, Мандельштаму и многим другим. А я с вами и не спорю, сказал я. Я, между прочим, люблю Русланову, Шульженко и Бернеса и презираю нынешних трясунов, шептунов и крикунов. Так что же получается? А то, сказал Он, что это все несущественно с точки зрения различения поколений. Я думаю, сказал Поэт, что это различение скорее ощущается, чем осознается.

Возьмем конкретно меня, сказал я. Отец и мать оба члены партии. Твое (это — Ему), кстати сказать, поколение. Отец фронтовик. Но что-то я в них не вижу ничего общего с тобой. Так, кое-какие мелочи. А может быть, эти «мелочи» суть показатели моего поколения, сказал Он. Тебе не Дано знать... Дано, сказал я. Я-то их с пеленок изучил насквозь. Не в этом дело. Рос я в общем в хороших условиях, сыт, одет, полно игрушек, в пять лет начал читать и писать. Ходил в детский сад. Потом школа. Октябренок, пионер, комсомолец. Вместе со всеми работал на заводе, который шефствовал над нашей школой. Выполнял общественные поручения. Студентом дважды ездил в колхоз, один раз ездил в строительном отряде на Великую Стройку Коммунизма, собирался даже в комсомольское бюро факультета. В институте ездил в колхоз, ходил на овощную базу, выходил на все субботники и т.д., и т.п., и т.д., и т.п. Если бы вы, ребята, знали, сколько воспитательных речей и назиданий я выслушал, сколько газетных и журнальных пропагандистских помоев сожрал! Да что там говорить. Ни оно поколение столь не сожрало их, как мое. Вас воспитывали, знаю. Но если кто-либо попробовал подсчитать, сколько этого воспитания выпало на долю разных поколений, он был бы потрясен те что мощь его все более возрастает. А то поколение, которое идет на смену моему, получит этого добра еще больше, чем мы. И что же? Я всегда в коллективе, для коллектива, за коллектив, под коллективом. И я всегда один. Даже когда был в детском саду, мы все играли вроде бы вместе, но та что каждый играл по отдельности. Я покорялся коллектив но всегда стремился к одиночеству. Я всегда был в колле! тиве, но так и не сумел воспринять сознание и психологу «мы», то есть стать коллективистом. Скорее, наоборот. Итог? Такое отвращение к официальному строю нашей жизни и официальной идеологии, что они стали восприниматься уже как неотвратимые явления природы — как слякоть, серое небо, грязный снег, дожди и т. п. Это — данная нам от природы среда бытия. И я думаю лишь о том, как прожить, этой среде, а не что с нею делать. И таких, как я, много. Очень много. Это и есть МОЕ ПОКОЛЕНИЕ. У тебя (это я — Ему) еще были иллюзии активного действия, у тебя (это — Поэту) — иллюзии критического слова, а у меня остались лишь иллюзии приспособления с сохранение своего «я». А у следующих за нами что? Никаких иллюзий А разве среди людей твоего поколения нет критиканов, диссидентов, карьеристов, стяжателей, спросили в один голос Он и Поэт. Конечно есть, сказал я. Но они в чем-то похоя на меня. И вообще, мы не настолько обижены, чтобы критиковать и протестовать. Достаточно умны и образованны, чтобы понимать, что протестовать бесполезно. И совсем не верим в их вшивые идеалы и совсем не реагируем на их идеологические помои, чтобы вносить в свою жизнь «боевитость», «преданность», «целеустремленность». Ложь есть наша привычная атмосфера... Хватит? Пара слов еще, и все. У нас в итоге нет настоящей любви и настоящей дружбы. Мы обречены на эгоизм. И на страдания от него...

О войне и тщеславии

Лежу на тахте, на уже грязной наволочке. Про простыни и говорить не хочется. Думаю о Ней. Тоскливо. Хочешь, расскажу тебе что-нибудь про войну, спрашивает Он. Война меня не интересует, говорю я. Голод, холод, раны, смерть, награды, героизм... Мне это скучно. Но если уж тебе так хочется, рассказывай. Попробую послушать. Только учти, о войне я наслышан и начитан. И теоретически знаю, что это такое. Не мне тебя учить разнице между теорией и практикой, говорит Он. Теория не лжет. Практика не опровергает теорий. Они просто расходятся, как теперь расходятся опостылевшие друг другу супруги или любовники. Ты знаешь, чем мое поколение отличается от твоего? Мы были не способны критиковать, но были способны действовать. И эта наша способность пропала впустую и лишь отчасти была использована Ими в Их гнусных целях. И мы не были равнодушны. Думаю, что, если бы мое поколение уцелело, оно научилось бы и критиковать. И Они это почуяли. И постарались истребить мое поколение, а уцелевших загнать в помойку. Война, брат, это не просто стрельба и разрывы. Война есть мощное средство решения всех назревших социальных проблем общества. Эх, как была бы Им сейчас удобна война! Но конечно, с гарантией уцелеть, прославиться и увешать свои жирные пуза наградами. Такая гарантированная война, и все проблемы решены. В двадцать четыре часа уничтожаются все диссиденты и их среда. Молниеносно создается многомиллионная армия рабов, которых можно использовать как заблагорассудится. Все последствия Их идиотской внешней и внутренней политики списываются, как будто их и не было. Армия подонков призывается к социальной активности, восстанавливает идеальное (с Их точки зрения, конечно) состояние. Потери? Для Них это пустяки, ибо Они действуют во имя и ради. Они пошли бы на любые потери, лишь бы... Они боятся потерять лишь одно: свою ничтожную персону и свое благополучие. Но вернемся к войне. Ты еще не спишь? Нет, говорю я. В таком разрезе я о войне как-то не подумал ни разу. Кстати, мне сейчас пришла в голову любопытная мысль. Тщеславен я или нет? Оказывается, да. Но особым образом. Я, например, хотел бы стать академиком, но за счет выдающихся научных открытий, а не так, как у нас обычно вылезают в академики. Это и я в свое время мечтал стать маршалом, говорит Он, но за счет выигранных сражений. И потому меня не допустили даже батальоном командовать. Я так ротным и демобилизовался, хотя имел все шансы дорасти до дивизии, а то и повыше. Я начал войну лейтенантом, а кончил всего лишь старшим лейтенантом. Всего одно повышение за всю войну! А у меня три ранения. И наград... Я тебе не рассказывал, как я в самом начале войны дивизией командовал? Ты что, спишь? Сплю, говорю я. И мне все но, что дивизия, что рота. Рота даже предпочтительнее, нечто мужское еще ощущается. Как тебя ранило? В бою? Что считать боем, говорит Он. Первый раз — шальная пуля, рой — осколок мины, третий — осколок авиабомбы. А в бою обычно убивали или калечили...

Послание к Ней

Я жду тебя! Я не могу заснуть.

А днем ищу среди прохожих.

И обгоняю, в морду заглянуть,

Всех, чем-то на тебя похожих.

Я многого, конечно, не добьюсь,

Но кое-что и я урвать успею.

Вот в партию, пожалуй, проберусь

И в кандидатах скоро отупею.

Квартира? Что же, есть «каператив»

Родители подмогут, если надо.

И, временно презрев презерватив,

Произведем на свет единственное чадо.