Жемчуга
Шрифт:
– Залезай, говорю. Вещи положи на заднее сиденье, только осторожнее, у меня там ребенок спит.
Ребенок – это хорошо. Алкашам детей не доверят. Леший с ней, с фамильярностью, человек реально выручает. Я осторожно открываю дверь. На детском кресле вольготно раскинулась маленькая девочка – рыжие волосы вспотели, заяц выпал из рук на грязный пол. Поднимаю игрушку и пристраиваю свои вещи.
Мы рассекаем холодную пыль. Дворники мечутся как безумные. Мужчина едет быстро, но осторожно. Понятное дело, ребенок. Звонит телефон.
– Привет… Знаю… А уроки сделала? Нет,
Отбой. Дорога прямая и туманная. В машине тепло.
– Не узнала, что ли?
Неприятно, неловко… среди тысяч мимолетных знакомых всегда найдется такой, кого в упор не узнаешь.
– Нет. Извините.
– Андреев.
Этого быть не может. Этого просто не может быть! Вот этот большой красный небритый бюргер… это Андреев.
Я смотрю на него, потом оборачиваюсь на спящую девочку. Ребенок причмокивает во сне. Постепенно прихожу в себя.
– А-ха-ха! Зашибись – физиономия! Эй! Я вроде живой, не покойник! Так постарел, что ли?
– Есть немного.
– Ну так! Жизнь-то… не масло с медом. А лет-то прошло!
– Это твоя? – глупо киваю на девочку.
Конечно, чья же еще? Не в лесу же под елкой нашел.
– Младшая, – с гордостью. – Средняя в шестом, старшая в десятом.
– Ух ты.
И мы начинаем говорить – осторожно, касаясь нейтральных тем. Семья, дети, работа. Кого видели из наших. Где отдыхали. Ехать далеко. На середине дороги попадаем в пробку.
Если бы кто-то двадцать лет назад мне сказал, что я проведу с Андреевым два часа в замкнутом пространстве, я бы плюнула этому человеку в глаз.
В шестом классе перед уроком истории я обнаружила в портфеле… кефир. Холодный столовский кефир. И явно не полстакана обычной порции – там было гораздо больше. Некоторое время я ошарашенно смотрела на свою белую кислую руку. Слов не было. Мыслей тоже. Потом осторожно стала доставать вещи. В кефире было все – учебники, тетради, дневник. Обложки немного помогли, но не спасли.
– Это Андреев, – сказала подружка. – Вон он ржет.
Я повернулась. Его довольная улыбочка сразу растаяла.
– А че я-то сразу?! Сразу я! Да вон – спроси! Меня вообще тут не было! Сразу я!
И ничего ведь не докажешь. Мальчишки дружно поддакивали. В глазах – готовый взорваться смех.
Через два дня, лихо вскочив из-за стола после звонка, я взвыла от боли, ничего не поняла, снова дернулась и снова заорала. На спинке стула остался хороший клочок волос, которые весь урок старательно приклеивали скотчем. За моей спиной ухмылялся Андреев.
Мою сменку закинули на крышу сарая. Злая и замерзшая, я ползла на стену по спинам подруг и проклинала этого сукиного сына.
Когда все начинали смеяться, я сразу догадывалась – над кем. К спине была приклеена какая-нибудь гадость.
Андреев не оскорблял и не дрался. Он подло делал гадость и тут же оказывался вроде и не при делах. Он делал меня посмешищем. Он просто измывался.
А я ничего не могла поделать. Драться? Бесполезно. Он же больше меня раза в два. Битва слона и моськи. Еще одно триумфальное позорище. Обозвать? Было дело. Об стену горох. Просто ржет.
Одно
я уяснила сразу – он ждет, что я заплачу. Ну уж дудки, облезешь. Поперек горла вставал комок, обида душила, но я посылала врага подальше и гордо удалялась под обидный ломкий смех – на моей спине опять что-то висело.Нервы сдали, когда посреди холодной зимы пришлось бежать до дома в тонких потрепанных кедах. Это уж было слишком. Засунув синие ноги в ванну, я обдумывала месть. Ты достал, парень, ты очень меня достал. И уж я точно не стану клеить тебе на спину записочки.
На следующий день я прокралась в раздевалку, срезала с новой куртки все клепки, сломала молнию, а в карманы налила конторский клей. Привет семье, амигос.
Рев стоял отменный. Андреев рыдал и сквозь слезы выкрикивал проклятия и угрозы.
– Кто?! Кто, блин?! Убью-у-у-у!
Мне стало страшно. А если реально узнает – кто?
И тут он обернулся и увидел меня. Мне бы пройти мимо – как будто тоже не при делах. Но нервы сдали – я струхнула и бросилась бежать. Я мчалась по подвальной лестнице вверх и слышала за спиной тяжелые шаги. Кто-то присвистнул. Точно убьет.
Он, конечно, нагнал меня наверху. И тут я проделала такое, чего, слава богу, ни разу не повторила в жизни. Что-то щелкнуло в голове, и я, вместо того чтобы бежать дальше или просить пощады, просто подпрыгнула и вцепилась в Андреева, царапая шею и отрывая уши. Он дико взвыл, потерял равновесие, и мы полетели на бетонную лестницу.
Своими ребрами, головами, руками, ногами мы пересчитали каждую ступеньку – двадцать две острых ступеньки из крашеного бетона и край железной двери. Лодыжкой по железке – жуткая штука. Разнимали нас всем классом. Если бы не это, мы бы на самом деле поубивали друг друга. Учителей поблизости не оказалось. Технички орали, но каким-то чудом потом все-таки не донесли завучам. Все юные свидетели происшествия тоже молчали, как камни.
На следующий день все тело было в синяках. Это я еще приземлилась на мягкое, то есть на Андреева. Две недели я изворачивалась, чтобы не заголиться при родителях. Разборок не хотелось. Спасло то, что в квартире было холодно и не нужно было объяснять постоянное ношение спортивного костюма под горло.
Больше Андреев не делал мне гадостей. Вернулась нормальная спокойная жизнь. И вскоре я про него забыла. Других приключений хватало.
Из-под колес летят брызги. В машине жарко. Дешевый ароматизатор пахнет апельсинами.
– У меня тогда было сотрясение мозга, – говорит Андреев. – Мать орала, хотела с милицией в школу заявиться.
– Зачем?
– Думала, меня избили. Еле отговорил от скандала. Сказал – с лестницы упал.
Он многозначительно посмотрел в мою сторону.
– А что… надо было, пусть бы шла. Фига с два бы ты сейчас в школе работала. Был бы привод в милицию.
– Да ладно! За что это?
– Ты же на меня набросилась. Ага, скажешь, нет? Там бы не разбирались! У меня тетка в милиции работала, между прочим…
Засмеяться? Посмотреть как на дурачка?
– И что – спасибо тебе сказать? Оно тебе сейчас надо?
Андреев пожимает тяжелыми плечами. Сейчас ему это, конечно, не надо.
– Зачем ты налил мне кефир?
Молчит.
– Я бежала километр в кедах. В январе!