Жемчужница

Ведь разумом — разумом он должен был ненавидеть Алану. Так было правильно. Так было привычно. Так было всегда.

Русалка бросила на него короткий понимающий взгляд, который словно говорил о том, что она прекрасно знает — ей не верят, и это не слишком-то удивительно. Бездна в ее глазах исчезла, и осталось только… сожаление.

Которое появилось как-то внезапно — как будто кто-то просто взял и выпил морскую пучину, высосал из девушки горечь.

За спиной у Лави как-то нарочито громко, словно предупреждая, хрустнула ветка, и парень иронично хмыкнул, поворачивая голову.

Метрах в двадцати от них, совершенно не скрывая своего присутствия, а как-то в некотором смысле даже его демонстрируя, стоял Тики, за рукав рубахи которого трогательно цеплялся его приемыш, сверлящий Лави настороженным взглядом из-под нахмуренных бровей.

Ясно. Значит, его тетушка-ведьма резвилась тут не одна, но как только Изу увидел, что в воде находится еще и тритон (посторонний человек, да еще и небось невероятно опасный в глазах ребенка) — сразу побежал предупреждать отца.

Это было почти что мило.

Лави дернул уголком губ и пожал плечами, показывая, что ничего не собирается делать, а потом снова обернулся к не слишком-то удивленной Алане.

— Давай, — подтолкнул он ее мрачно. — Расскажи мне, я хочу знать. Расскажи мне, как банда огневиков умудрилась схватить сильнейшую царскую чету за последние тысячелетия и уничтожить ее, не оставив почти никого.

Алана глухо хохотнула, подняв хмурый взгляд в небо, и её губы растянулись в ядовитой улыбке, вновь делая её похожей на ведьму, на ту безумную ведьму, которая топила корабли и… горевала? Эта мысль пронзила сознание подобно молнии, и Лави поражённо застыл, пытаясь вслушаться в слова русалки, а не в свои предположения.

— Проблемы религии, — со смешком пожала она плечами, качнув головой, и, срастив хвост, поднялась на нетвёрдых ногах, впериваясь взглядом в лицо Лави и приковывая его к месту. — Нас схватили неподалёку от храма, высушили всю воду в округе и поймали, — спокойно проговорила Алана, опустив голову набок, и волны словно бы успокаивающе погладили её по животу, теребя ткань промокшей рубахи.

— Сколько их было? — собственный голос показался каким-то… посторонним. Сухим, мертвым, слишком спокойным, чтобы это спокойствие в нем было можно назвать естественным.

— Их было пятеро, — тихо отозвалась русалка и повела рукой по воде, поднимая волну вокруг и словно бы заключая себя в какой-то защитный кокон. Словно так говорить ей было куда легче. — Представляешь, Лави, — она засмеялась — тихо и горько. — Представляешь, их было всего пятеро, а нас было почти двадцать, и мы… мы так легко попались. Как только вода исчезла, и воздух высох, у меня заболели ноги. Мне было меньше ста — совсем еще малек, и меня, естественно, ничему не учили.

Лави задуло в затылок, и он поежился. Тики, похоже, злился, и это не было чем-то удивительным. Кажется, друг всегда злился, когда Лави хотел раскрутить его возлюбленную русалку на ссору или на откровение. У него были, конечно, на то причины — ведь по большей части парень раскручивал Алану на ссору, но ведь сейчас… сейчас все спокойно.

Русалка даже чуть улыбнулась — потому что, наверное, ее обняло дуновением. Микк был мастером таких заморочек, а уж как летать любил — как будто ветра седлал, этакий коршун. Лучше него могла только Роад по воздуху болтаться, но она вихрей никаких закручивать не умела.

— А потому, — отвлекла его от размышлений Алана, мягко улыбнувшись, и Лави заметил, как начали наливаться цветом отметины от его пальцев на её шее, — ты можешь и дальше продолжать ненавидеть меня, поверь, ты не один такой, но, — она подошла к нему, остановившись в нескольких шагах, словно не осмеливаясь зайти дальше, славно парень мог спалить её или ещё что, и закончила: — перестань злиться.

Девушка прикрыла глаза, длинно вздохнул, и прошла мимо, оставляя Лави одного.

Одного — наедине со своими мыслями и чувствами.

Среди которых больше не было ненависти. Не было этой дикой, этой бешеной ненависти по отношению к ней. По отношению к той, кто, по его мнению, безжалостно выжидала гибели всех своих братьев и сестёр, равнодушно наблюдала за ними, а потом наслаждалась убийствами в бухте.

Потому что ведьма оказалась скорбящей. И сходящей с ума лишь потому, что ненавидела саму себя.

Лави прикусил губу, запоздало чувствуя, как его захлестывает волной практически неконтролируемого стыда — потому что синяки на ее шее показались ему втрое ярче своего истинного оттенка, а Тики, явно буквально считающий на русалке царапины, не мог не заметить появления новых болезненных следов.

Подтвердилось это тотчас же — как только шорох песка и гальки под ногами Аланы стих, Лави толкнуло потом воздуха в спину и хорошенько окунуло лицом в воду.

Тритон хмыкнул, чуть кивая головой, и сдул с кончика носа капли. В первый раз за все последнее время он был согласен с тем, как с ним поступали. Потому что он этого определенно вполне заслуживал. Особенно если Тики обо всем знал. Впрочем, даже если он и не знал — Лави все равно это заслуживал.

Но хоть ненависти больше не было — парень совсем не считал, что сможет проникнуться к Алане симпатией. Потому что ненавидел ее, пусть и незаслуженно, слишком долго.

И от этого никуда не деться.

Ему была непривычна эта мягкая ласковая девушка, которая нежила в своих руках совершенно чужого мальчика и смущённо отзывалась на поцелуи обнимающего ее мужчины. Лави знал лишь безумную ведьму, проклятую царевну, которую боялась большая часть океана, сумасшедшую девку, валяющуюся на камнях и страдающую обострениями.

А потому… а потому вряд ли он сможет просто взять — и простить её. Слишком много злобы, слишком много ненависти было в нём — и некуда было её сбросить. Никак от нее не избавиться.

Парень вздохнул, иронично хмыкнув, и мотнул головой, падая в воду и вновь сращивая хвост; разрывая одежду в клочья.

У него ещё целая ночь впереди, чтобы успокоиться и подумать обо всём. А потому лучше провести эту ночь в океане, по которому он невероятно соскучился и которого ему ужасно не хватало.

А ведьма… а ведьма для него такой и останется — просто сейчас он постарается принять тот факт, что не она виновата в смерти его семьи.

========== Девятнадцатая волна ==========

Дни летели быстро, и это было почти совершенно неудивительно. Алана влилась в их течение, дала себе возможность раствориться во времени — и в руках Тики, который обнимал ее каждый вечер, рассказывая что-нибудь или прося ему спеть. Девушка пела, вспоминая колыбельные ласковой Элайзы, голос которой был скрипуч как у древней старухи, но тепл как у матери, которую русалке никогда теперь не узнать. После разговора с Лави — тяжелого и сложного, но словно бы переводящего их на другой уровень отношений, делающего их чуть ближе — ей нужно было немного спокойствия, и никто в их компании не отказывался с нею им поделиться.