Жемчужница

На самом деле под ласковыми руками об этом иногда получалось забыть. Не так уж и надолго, конечно, но все же.

— Я смогу успокоить шторм, — как могла убедительно пояснила Алана. — Я ведь уже успокаивала море, Тики, — с надеждой воззрилась на недовольно поджавшего губы мужчину она и добавила: — И если увижу море — смогу позвать подругу, которая исцелит мои раны.

И если уж это не убедит вас вытащить меня на палубу, подумала Алана, то что же ещё я должна сделать?

Потому что шторм их явно не пугал — бывалые моряки и не с такой непогодой справлялись, а Микк мог управлять ветром! Конечно же их не волновали выверты природы.

Тики напряжённо переглянулся с насупившимся Маной и побеждённо выдохнул.

— Так уж и быть, — недовольно скривился он, словно бы злясь на то, что девушка куда-то порывается, и это отозвалось в груди приятным теплом.

— Спасибо, — шепнула Алана, прикрыв глаза, и думая, что помощь Миранды точно не будет лишней: хоть перестанет быть и чувствовать себя немощной обузой, неспособной даже передвигаться самостоятельно.

Тики подошёл к ней, аккуратно проталкивая ладони ей под спину и колени и заставляя вздрогнуть, а потом стремительно покрыться стыдливым румянцем, и осторожно приподнял над кроватью, будто бы привыкая к чужому весу. Алана длинно прошипела, когда мужчина всё же нечаянно коснулся повязки, и, вскинув руки, обхватила его за шею.

— Так будет легче, — оправдалась она, уткнувшись алым лицом ему в плечо и пытаясь не обращать внимания на радостный, но одновременно и грустный взгляд Маны.

Они с Тики поднялись на палубу, и мужчина подошел к борту, не обращая никакого внимания на ликующие шепотки матросов, которые радовались, что «а русалка наша жива-здорова». Алана на секунду прижалась к нему, словно затаившему дыханию, смиряя собственное почти что неконтролируемое смущение, и протянула руку вперед, гладя высушенное палящем солнцем дерево, грозящее снова намокнуть из-за непогоды. Она ощущала море через дерево здесь, почти напрямую взаимодействовала с ним, словно действительно касаясь воды, и это принесло ей некоторое облегчение.

Океан рвал и метал, волнуясь мятежными водами, и делился с ней одновременно гневом ее отца и собственным искренним беспокойством.

Девушка вдохнула полной грудью тяжелый соленый воздух, которого ей так не хватало в недосягаемой для ветра каюте, и улыбнулась. И — принялась успокаивать своего господина — просьбами, увещеваниями и угрозами. Знала, что ее поймут и услышать, чувствовала, что не останется здесь одна, покуда имеет возможность призывать воду и быть заклинателем.

— Это не ты спас меня! — выдохнула она в конце концов на родном — русалочьем –языке, одновременно радуясь и печалясь его звучанию из собственных уст. Океан не желал успокаиваться, и пришлось заговорить в голос, сильнее сжимая поверхность корабельного борта и силясь не так… не так откровенно прижиматься к мола вслушивающемуся в ее речь Тики. — На суше ты бессилен! Так не злись на то, что так слаб, а позволь спасти меня человеку!

Океан был отцом морского народа — любящим и заботящимся, величественным и грозным, он охранял их, берёг и плакал над не кончающейся войной, больше похожей на истребление.

Четыре века назад шторм, поднявшийся на море, бушевал несколько лет — их бог и господин злился, гневался, оплакивал и сходил с ума от горя, от потери стольких дочерей и сыновей своих. Алана слышала его плач, его полные ненависти крики, его боль и пыталась хоть как-то помочь, хоть как-то успокоить, но всё было тщетно.

Потому что сама Алана совсем недавно сбежала от охотников, сама только что лишилась своей семьи, видя их смерть собственными глазами.

А море успокоилось лишь тогда, когда Мариан жестоко расправился с флотилией восточных стран, которые везли пленных русалок на продажу.

Океан всегда ужасно воспринимал свою беспомощность, а потому и сейчас, когда Алана буквально обвинила его в бессилии, обречённо взвыл, поднимая чёрные волны высоко над кораблём.

Послышались испуганные вскрики с палубы, и Тики, напрягшийся, взволнованный, сильнее прижал её к себе, словно пытаясь защитить от своего же господина, и девушка, судорожно вдохнув, метнула на него виноватый извиняющийся взгляд — мужчина протестующе замотал головой, будто прекрасно понял её намерение, и столько страха отразилось в его золотых глазах, что Алане стало ужасно стыдно за своё поведение.

Но успокоить взбесившийся океан было важнее.

Девушка оттолкнулась от тёплого торса Микка, всё ещё укутанная в покрывало, которое казалось ей самой превосходной бронёй уже как несколько дней, и камнем упала в воду, чувствуя, как ноги срастаются в обезображенный хвост, как боль прошивает только начавшие заживать раны, как ненависть к самой себе вновь затапливаетзатапливаетзатапливает с головой.

Ей было больно, но она была счастлива. Они соприкоснулись с ее господином снова, ее захлестнуло водой… и она начала тонуть.

Нет, конечно, русалка не могла утонуть хотя бы и из-за жабр, но… но Алана больше не могла плыть. Точнее, могла, но очень медленно — только загребая руками и никак более, потому что… потому что хвост был бесполезен без плавников, и… и сейчас еще соленая вода вновь разъедала раны, делая его почти неподвижным от боли.

— Алана! — послышалось в корабля. Тики всматривался в ее лицо, и девушка прикусила губу, потому что его глаза были широко распахнуты от страха (от страха за нее, о великое море и все его обитатели), а рот — изумленно приоткрыт — как будто изломан в какой гримасе. — Алана, сожри тебя дракон, не валяй дурака! Возвращайся на борт!

Но Алана замотала головой, боясь вслушиваться в умоляющие нотки в его голосе, боясь поддаться им и не закончить начатого.

Она отвела глаза от обеспокоенно свешивающейся вниз мужской фигуры, словно грозящей упасть следом за ней, и зашептала успокоение как какое-то древнее заклинание. Просила, умоляла, утешала и укоряла. И — указывала на то, что с человеком она будет в безопасности.

Потому что Тики был замечательным, и он не просто нравился ей, как бы она от этого чувства ни отпиралась. Потому что он заботился о ней и был ласков каждую минуту после того, что произошло. Потому что Алане хотелось… хотелось, чтобы ее касался — везде-везде — только он и никто другой.

— Спаси меня, господин мой, — зашептала она, ощущая, как ком подступает к горлу. — Спаси меня, а не губи… Я нашла семью, господин мой. Я хочу их увидеть, хочу на сушу. Отпусти меня, дай мне возможность ходить ногами по земле и видеть то, чего я все эти четыреста лет была лишена.

Волны, до этого с бушующим рёвом пытавшиеся опрокинуть корабль и нещадно отталкиваемые ветром, который призывал Тики, вдруг вздрогнули, словно океан прислушался к её словам, словно понял что-то важное, словно наконец облагоразумился, и застыли накатывающей громадой, будто не зная, что делать дальше: обрушиться на Марианну или же уснуть в море.

— Господин мой, моя семья жива, — продолжила Алана судорожным шёпотом. — Помните же Элайзу, ту, кого вы любили всем Вашим необъятным сердцем? Помните, как благословили её брак с человеком? — океан колыхнулся, успокаиваясь, сжаливаясь, внемля ей. — Так вот, господин мой, на этом корабле два её потомка, один из них чист, как жемчуг, а душа второго затуманена чем-то тревожным. А человек, который спас меня, благодаря которому я говорю сейчас с вами, его душа… — Алана затаила дыхание, прикрыв глаза, и счастливо выдохнула: — его душа подобна солнцу. Так отпустите же меня на сушу, господин, я жажду встретиться с теми, которого похоронила ещё четыре века назад.