Жена нелегала

— Это был не сон! Я точно видела какого-то странного, чужого человека в нашей комнате!

— Но где же он сейчас в таком случае?

Карл стал валять дурака, заглядывать под кровать, под стол, отодвигать занавески, распахивал дверь в ванную комнату, шептал драматически: «Выходи, злодей, ты изобличен!»

Но Джули было не смешно. Впервые Карл выбрал с ней неверный тон. Сфальшивил. Она сказала:

— Ты зря стараешься. Я действительно не очень понимаю, как этот человек мог так быстро исчезнуть, но я умею отличать сон от яви. Не знаю, зачем ты устраиваешь всю эту интермедию…

Карл огорчился. Понял, что недооценивал жену.

И все воскресенье подлизывался, всем своим видом просил прощения. Но Джули была расстроена и не смеялась больше его шуткам. И не получала удовольствия от его рассказов. Даже еще и нарочно преувеличивала, изображала оскорбленное достоинство.

Прошло несколько дней, и Карл признался: это был иммигрант из Румынии. Карлу не спалось, он вышел на балкон и заметил внизу этого несчастного. Тот потерялся, замерз, пытался войти в отель, спросить направление по карте и заодно погреться. Но в отель его не пускали. По-английски он объяснялся еле-еле. А он, Карл, слегка говорит по-румынски, и вообще ему румын очень жаль всегда, там такая жуткая жизнь с этим Чаушеску. И вот он решил ему помочь. Сделал ужасную глупость, пригласил его на минуту в комнату, чтобы помочь разобраться с картой. А глупости делать стыдно. Предупредил его: если жена проснется, чтобы в ту же секунду вон из номера! Потом пытался обратить все в дурацкую шутку, в розыгрыш, действительно глупо.

«Не надо мне лгать никогда, даже по мелочам», — сказала ему тогда Джули. И он закивал и сказал: никогда! Больше не повторится. И одарил ее тонной своих замечательных улыбок. Но она тот эпизод так и не забыла, остался от него какой-то неприятный след в душе.

7

Долго, несколько месяцев, расследование Волчка не давало никаких результатов. Джули рада была бы выкинуть его из головы, но странности с Карлом продолжались. Таинственные звонки, например, — вернее, не то что таинственные, нет, ничего такого мистического вроде бы не говорилось, но слышались ей странные интонации, искусственные паузы, возникавшие в момент приближения Джули. Иногда он поворачивался к ней спиной, закрывая от нее диск телефона, как будто не хотел, чтобы она видела, какой он номер набирает. А может, все это ей только казалось.

И еще надо было всегда улыбаться радостно, притворяться все время, а притворялась она плохо. Поэтому Карл чувствовал ее напряжение, смотрел на нее с участием. Говорил:

— Что ты нервничаешь? Это из-за Шанталь?

Дочка как раз в то время часто болела, даже оперировать ее собирались, гланды удалять.

Джули мотала головой: нет, не из-за Шанталь.

— Или из-за меня?

Джули опять отрицательно покачала головой. И это была правда: главная проблема была в ней самой, внутри: кажется или нет?

— На меня не обращай внимания! Это просто работа такая странная, непредсказуемая, привыкай, что же поделаешь, — говорил Карл и переводил разговор на другую тему.

Сам переживал из-за болезней Шанталь и все же бросал их жестоко, мчался в Брюссель или в Париж, а потом на какую-нибудь войну. И чего, спрашивается, так рисковать, так напрягаться, когда зарабатывал он и без этих военных фоторепортажей вполне прилично? Да тут еще и ее контора, риелторское агентство «Бертон и Виллерс» стало вдруг приносить доходы, дивиденды выплачивать, рынок недвижимости вдруг оживился, и Джули даже ушла с работы, чтобы больше времени уделять Шанталь. Ну и здоровенный дом и большой сложный сад тоже требовали постоянного внимания, не прислугу же нанимать.

Но когда он уезжал на какую-нибудь войну, она начинала нервничать еще сильнее. И думала: «Да ну его, Волчка, не хочу ничего знать, хочу только, чтобы Карл был жив и невредим, а остальное все — чепуха!» Но потом Карл возвращался, опять была любовь до умопомрачения и изнеможения, и потом счастье пить кофе в зеленой гостиной и любоваться им потихоньку. И все было замечательно-прекрасно до следующего странного звонка, следующего чужого, женского (точно, точно женского!) запаха… И снова начинались муки, и снова возникал, как черт из коробки, Уильям Дарби-младший, он же Волчок, и вкрадчиво докладывал, что работает не покладая рук и ног. Но вынужден действовать чрезвычайно деликатно, потому что объект постоянно настороже и подобраться к нему ой как сложно! А попасться никак невозможно: и дело будет испорчено, и заказ не выполнен, и ему, профессионалу высшего класса, позор на старости лет. Да, может показаться странным, что он не может управиться с каким-то там всего-навсего фотографом, понятия, конечно, не имеющим об основах сыска и наружного наблюдения, но, видимо, человек попался с развитой интуицией, это надо признать. И главное — он предупрежден, ждет наблюдения. Из-за их с Фионой дилетантской вылазки, извините за откровенность! Поэтому имейте терпение, и, в конце концов, он же берет фиксированную сумму за свои услуги, а не почасовую.

Как будто это более всего Джули волновало! Нет, это пусть спонсор, тетушка Фиона, на эту тему беспокоится. А Джули ловила себя на том, что ей было бы приятно, если бы Волчок сдался. Не справился. Опозорился. И пускай! Очень даже было бы замечательно! Но бывали и другие моменты, когда она приходила в отчаяние и опять «хотела ясности», будь она неладна. И говорила Волчку холодно: нельзя ли все как-то ускорить? Может, привлечь какого-нибудь другого частного детектива из Лондона вам в помощь? А то ведь в ваши лета…

Ух как Волчок злился! Ух как поджимал и без того узкие губы! Ух как шипел («Уверяю вас, это ничего не даст, впрочем, если вы сомневаетесь в моем профессионализме…»)!

И Джули радовалась про себя этой его злости, хотя виду не подавала. Говорила: «Ну что вы, что вы…» А так хотелось расхохотаться, так хотелось рассказать все Карлу — больше же в ее жизни никого не было, кто смог бы ее понять. До мельчайшего нюанса. Например, как это может быть, что она так жестока с Волчком — ведь стыдно!

Но ничего не могла с собой поделать. Ненавидела Волчка, как никого и никогда. Вообще, до его появления в ее жизни не знала такого чувства. Читала о нем в книгах, пыталась себе представить и до конца не могла. А теперь вот, пожалуйста. Просветилась.

И что ненависть бывает несправедливой и незаслуженной, это она тоже теперь поняла. Чем перед ней Волчок виноват? Да ничем! Тогда в чем же дело? Джули не хотела додумывать эту мысль до конца.

Но все всегда приходит к концу. И настал тот ужасный день, когда омерзительный Волчок заявился к ней с утра пораньше, только она успела Шанталь в детский сад отправить.

Позвонил предварительно по телефону и таинственно объявил своим дурацким голосом: «Миссис Бертон, у меня есть новости. Мoгy ли я нанести вам визит? Через полчаса вам удобно?» Джули было совсем неудобно, она как раз возилась в саду, но сердце ее ушло в пятки, дыхание перехватило, и она поняла, что все равно уже ничем полезным заниматься не сможет. Пусть уж это случится скорей — пускай она услышит, что должна услышать. Надеясь, это будет полной чепухой, подтверждением несостоятельности Волчка. Вот уж она порадуется. И даст ему наконец отставку. И мысленно щелкнет его пальцем по вздернутому носу. Вот счастье-то будет!

Но нет. Никакого счастья. Это Джули поняла сразу, как только Волчок вошел в ее дом. Стремительный, еще более довольный собой, чем обычно. Даже помолодевший.

— Миссис Бертон, — сказал он, — я могу вам предоставить сегодня убедительные документальные доказательства.

Имел такт все-таки не договорить — «доказательства неверности вашего супруга».

Джули знала, что ноги могут подкоситься, и поэтому заранее прочно уселась в кресле, держалась за ручку…

Смотрела на фотографии, которые протягивал ей Волчок, и ничего в них не видела! Так, смутные очертания каких-то фигур. Это она потом разглядит их до мельчайшей детали, выучит наизусть. А пока она пялилась на свежие отпечатки и ничего не понимала. И слова, которые произносил самодовольный Волчок, тоже плохо складывались во что-то осмысленное.