Жена нелегала

Как-то раз растрогал Джули, стал ее расспрашивать про Фаулза и про ее любимый роман «Маг». Сказал:

— Я ведь так понимаю, что мы ему обязаны тем, что мы вместе?

Стал листать книгу перед сном. То ли пять минут, то ли десять. На следующий день еще немножко полистал. И, кажется, на третий еще чуть-чуть. Потом говорит:

— Ты мне неправильно рассказала. Чтобы спасти односельчан, Кончис не просто должен был тех двух партизан убить. Немцы хотели, чтобы он забил их насмерть прикладом автомата — на глазах у всех.

— Какая разница!

— Огромная! Нажать на гашетку — это одно. Пуля летит мгновенно и делает свое дело как бы отдельно от тебя. Бить — до смерти — беззащитного человека по голове прикладом, видеть кровь, слышать, как он кричит и как ломается его череп, — совсем другое. Помнишь: сначала Кончис согласился — когда думал, что ему придется просто стрелять. Но потом обнаружил, что немцы не дали ему патронов. И вот эту цену он не готов был заплатить. От этого он отказался, даже под страхом смерти. Готов был погибнуть, но случайно жив остался. А восемьдесят человек заложников обрек на смерть.

— Да, — согласилась Джули. — Ты прав. Как-то у меня в голове все перемешалось. Наверно, мне хотелось, чтобы он отказался убивать любым способом. Это было бы, может быть, и неправильно, ведь заложники все равно тогда погибли бы… но в этом была бы последовательность. Своя правда. А вот такое чистоплюйство… Непонятно, как к нему относиться.

— Но в этом тоже есть своя правда! — вдруг горячо стал возражать Карл, — Джули даже удивилась. Обычно он избегал разговоров на морально-нравственные темы, отшучивался, прятался за иронией. А тут вдруг так серьезно. Что-то его в этой истории задело. — Ты помнишь, что там с этими партизанами немцы сделали? Одному гениталии вырвали. Другому рот выжгли. Застрелить их — было бы актом милосердия. Да еще восемьдесят своих односельчан тем самым спасаешь. И совсем другое — отбросить все человеческое, забивать этих же несчастных людей насмерть прикладом у всей деревни на глазах. Сам Кончис не стал бы себя уважать после этого. И никто в деревне, даже спасенные им люди, тоже бы его больше не уважали. Между этими двумя видами убийства — огромнейшая дистанция. Я не утверждаю, что он был прав… В той ситуации не было хорошего варианта выбора. Нет, даже терпимого не было. Что бы он ни сделал, он все равно был бы проклят. Но тогда остается что? Следовать инстинкту. Своей сущности. И знаешь что? Такого рода выбор в жизни иногда на самом деле приходится делать. Между одним гнусным образом действий. И другим, не менее гнусным. А третьего не дано.

Тут Джули перепугалась, и Карл решил успокоить ее:

— Ну это я так, теоретически… Раз уж ты меня Кончисом объявила. Магом, то есть.

— Заметь, молодым, довоенным Кончисом! Который еще не прошел через весь этот ужас… И он мог еще радоваться жизни!

— Вот я и радуюсь, — сказал Карл и схватил Джули, повалил ее на ковер, стал срывать с нее блузку, лифчик, трусики.

О, как прекрасно, когда он это с ней делает! О, как красиво! Как изумительно отдавать ему себя! Скорей, скорей, мой милый, где твои чудные пальцы, твои сильные смуглые руки, где твой могучий Он. Да, да, поцелуй меня здесь. И теперь там! И там тоже! О, какой прекрасный, длинный у тебя язык!

Ей совсем не стыдно все это делать с ним. Вернее, чуть-чуть стыдно, сказывается ханжеское провинциальное воспитание. Но чем стыдней, тем слаще! Скорее, скорее, войди в меня, мой любимый, мой красивый и удивительный. Бери меня, я вся твоя. Вся!

Никак она не могла до конца насытиться им. Дрожа, извивалась в сладких судорогах, кончала по многу раз, и все равно хотелось еще и еще. Хотелось, чтобы он проник в нее еще глубже, хотя глубже вроде некуда. Трахай меня, любимый, во все мои дырочки. Трахай покрепче. Вонзай Его в меня, войди во все пещерки… Войди в мои легкие, в сердце, в печень!

Опомнившись, Джули беспокоилась — да в себе ли я? И от него скрывала свою ненасытность, а то он не то что-нибудь про нее подумает. Или, наоборот, как раз то…

Может, она и стала нимфоманкой какой-то — но это только с ним и только ради него. Она так пронзительно его любит, что готова пожертвовать всем. Даже жизнью. Даже сексом! Да-да, если бы он, не дай бог, попал бы, например, в аварию. Или его ранили бы на одной из этих бесчисленных войн, на которые он мотается. И стал бы он вдруг в результате травмы импотентом, она бы не стала любить его меньше, о нет!

Ну да, конечно, это не совсем честный мыслительный эксперимент — ведь у него останутся его потрясающие длинные пальцы, его горячий изумительный язык… А этого достаточно, чтобы она очень даже замечательно кончала… Проверено на практике… Да она от одного его взгляда может! Ну хорошо, а если бы он ослеп, оглох, если бы его паралич разбил? И тогда она все равно бы его любила и не променяла бы ни на кого. И кончала бы от воспоминаний.

Но с сексом все-таки лучше! Так за-ме-ча-тельно!

Господи, что же со мной творится, какие безумные мысли приходят в мою бедную, очумевшую голову! — думала Джули. Ведь это, наверно, род безумия. Тетушка точно подозревает ее в сумасшествии.

Но главное — только он ей нужен, только он. Был бы другой — и никаких оргазмов, никакой ненасытности. Так, имитировала бы что-нибудь с Джоном из жалости. А сейчас… иногда она ловила себя на том, что слишком, нереально счастлива. Что это выпал ей какой-то фантастический выигрыш. И ничем это счастье она не заслужила. И страшно его потерять…

И даже поговорить с ним нельзя откровенно на эту тему. Потому как невозможно, чтобы он узнал, какой властью он над ней обладает. Он и так, наверно, догадывается, змей! А так хотелось, так нестерпимо хотелось объясняться ему в необъятной любви. Признаваться, краснея, как в первый раз. Заливаясь пунцовой краской от счастливого смущения. Держать его за руку. Гладить его. Касаться губами. Без всякого сексуального содержания. Просто нежно. Хотя пойди, удержись потом, когда он начинает откликаться.

Могла любоваться им часами. Только была проблема — это надо было делать так, чтобы он не замечал.

А он, конечно, замечал. Но благодать была в том, что это ему нравилось. Игра была такая, приятная для обоих.

Все подружки, все соседки ей завидовали. Даже еще понятия не имея, как им хорошо в постели. Они-то со своими занудами еле-еле пыхтят под одеялом, в темноте, не глядя друг другу в глаза. И она бы тем же занималась с Джоном. Или с Робертом. Или с кем-то еще. Это онанизм, а не секс. Но они, все эти бедняжки, даже не догадываются, что бывает другое.

Но, даже не подозревая обо всем этом, живя в своем несчастном сексуальном средневековье, они все равно завидуют. Потому что видят, какой он красивый, как с ним интересно, как весело. Вон их городская красавица, Рита, сбежала бы к нему от своего занудного Джорджа, только пальцем помани. Джули же видела, как она на Карла смотрела тогда, у них в саду, на барбекю после свадьбы. А он не обращал на эти взгляды ни малейшего внимания. Ему плевать было на всю Ритину красоту, и на ямочки, на глазки, и на шейку. И на «Шанель» и весь ее макияж. Ему не до нее было. Он делом был занят — мясо жарил. И как жарил! Он вообще готовит как бог.

Но вот беда, на Риту ему, может быть, наплевать именно потому, что его десятки таких Рит окружают. Да еще красивее — в десять раз! Пообразованней. Помоложе. Он ведь даже конкурсы «Мисс Вселенная» и «Мисс Мира» снимает.

Джули представляла себе, как главные красавицы мира собираются за кулисами, а Карл ходит между ними, фотографирует. Заигрывает с ними, шутит. И когда он уходит, десятки невыносимо красивых головок поворачиваются ему вслед. Выбирай…

И от этой воображаемой картины душа Джули приходила в болезненное смятение, она гнала эти подлые мысли прочь изо всех сил, но они, проклятые, каждый раз возвращались. И ревность, злая и беспощадная, терзала ее до горьких слез, после которых никакого облегчения не наступало.