Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
Рядом с Хештеком пристроился худощавый мужчина, он был уже в годах и, похоже, злоупотреблял терьяком — кожа у него была тёмная и сухая.
— Ты, браток, не садись на переднее место, — сказал он хозяину, — располагайся ближе к дверям. Станут подходить, так чтобы и с тобой могли поздороваться и чтоб бахши не мешали.
Хораз пересел ближе к двери, а Хештек, оглядев собравшихся, вынул из чехла свой дутар. Наступила такая тишина, словно, кроме бахши с его дутаром, в кибитке никого больше нет. Хештек засучил рукава, откашлялся…
— Люди! — сказал он. — Тысячу тысяч тоев видел этот дутар, Тёке-бахши получил его от своего отца и
Речь бахши гостям не очень понравилась. Впрочем, некоторые сочли, что ничего тут особенного нет: просто цену человек себе знает.
Хештек несколько раз стукнул ладонью по дутару, тряхнул головой и начал. Слушали его молча. Переглядывались.
— А чего это он играет? — не выдержал наконец один из гостей, немного понимающий в музыке. — Вроде и нет такой мелодии…
— Сам не пойму! — озадаченно прошептал его сосед. — Ни складу, ни ладу… Спросить бы…
Но тут Хештек громко выкрикнул: «Шадилли!» — и быстро-быстро замолотил по корпусу — дутар дрожал под его ударами. В ритме ударов, пожалуй, и было что-то похожее на «Шадилли», но мелодии уловить никто не мог…
А Хештек ничего не замечал, не видел. Он видел танк. Огромный танк с чёрным крестом на боку. Танк разворачивался, оглушительно лязгая гусеницами. И вдруг что-то грохнуло, ухнуло, словно выстрелили из пушки. Хештек последний раз стукнул рукой по дутару и очнулся.
…До войны, уезжая на той, Хештек каждый раз обещал назавтра быть дома, но возвращался лишь дня через четыре. На этот раз вышло наоборот. Когда он, держа под мышкой свой дутар, отворил дверь кибитки, ещё не начало темнеть. Огулсанды сразу поняла, что случилось, и тайком вытерла слёзы.
— Порадовал сегодня людей дутар Тёке бахши, — сказал Хештек, бережно вешая на стену своё сокровище. — Но знаешь, Огулсанды, думается мне, разучились люди слушать дутар… Видно, те, кто по-настоящему понимал музыку, на войне полегли, бедняги…
— Твоя правда, Хештек-джан. — Огулсанды вздохнула. — Перевелись знатоки. Многие на войне, а которые и не были там, им тоже не до музыки было. Отвыкли люди…
— Вот я и гляжу — нет ценителей. «Дурды-бахши» играю, а у них ни единой слезинки, даже переговариваются…
Хештек поудобнее положил подушку, облокотился на неё и задумался. Глаза его, не мигая, смотрели куда-то вдаль…
Чтоб человек не болтался без дела и чтоб семье была от него хоть какая-то помощь, Хештека поставили сторожем при колхозной конюшне. Вскоре после этого назначения приехал военный, тот самый, что полгода назад привёз Хештека, и вручил ему медаль «За отвагу».
Как-то вечером Хештек стоял возле конюшни, задумчиво глядя на закат. Пришли мальчишки, окружили его.
— Хештек-бахши, покажи свою медаль! Покажи!
Бахши посмотрел на них, подумал, расстегнул карман выгоревшей гимнастёрки и достал завязанный узелком платок. Выпростал из узелка другой, поменьше, тоже развязал. Блеснула медаль. Хештек поглядел на неё, шёпотом прочёл: «За отвагу» — и хотел было снова завернуть медаль в платок, но мальчишки не дали. Только обойдя круг, медаль возвратилась к хозяину.
— А чего ты её не носишь, Хештек-бахши?
Хештек ответил не сразу. Он думал так долго, словно решал важный вопрос с серьёзными и уважаемыми людьми.
Потом вздохнул и сказал:— Стесняюсь.
Мальчишки зафыркали, подталкивая друг друга.
— Живым эти медали ни к чему, — задумчиво сказал Хештек. — Награду заслужили те, кто там, на войне, остался… Какой парень был, а!.. Какой был парень!..
— Горит! — завопил вдруг один из мальчишек.
Из-за конюшни, где стояла большая скирда, валил дым. Скирда занялась сразу. Колхозное сено, запасённое на целый год, чёрным дымом уходило в небо. А Хештек, окружённый мальчишками, стоял, заложив руки за спину, и невозмутимо смотрел на огонь.
Когда прискакал председатель, скирда уже полыхала. Он спрыгнул с коня, раза два хлестнул себя нагайкой по голенищу, молча обошёл скирду и только тогда подошёл к Хештеку. Он не кричал, он спросил совсем тихо:
— Как же это ты, Хештек-бахши?
Бахши даже не обернулся, он стоял и спокойно глядел в огонь, словно не годовой запас сена, а охапка верблюжьей колючки догорала сейчас перед ним.
— На войне тоже… так вот горело… — задумчиво сказал он.
И снова наследник Тёке-бахши ни днём, ни ночью не расставался со своим дутаром. Он играл потому, что должен был играть, потому, что Тёке-бахши завещал ему свой дутар и своё искусство. И хотя звуки, которые он извлекал из инструмента, мало были похожи на музыку, Огулсанды не теряла надежды. Всё ещё наладится, люди будут смеяться и плакать, слушая дутар Тёке-бахши. Нужно только терпение, надо ждать. Никто, даже сам Хештек, не должен знать, что сын Тёке-бахши, его ученик и наследник, разучился играть на дутаре.
…Когда Огулсанды вбежала в кибитку, где сидели одни мужчины, все обомлели. Женщина запыхалась, яшмак съехал ей на шею, видны были бледные дрожащие губы.
Перестав настраивать дутар, Хештек-бахши отложил его в сторону и изумлённо уставился на жену.
— Отец мой умирает… Змея ужалила… Проститься хочет…
Слова эти Огулсанды произнесла шёпотом, но в кибитке было так тихо, что их услышали все. Сыновья хозяина, дерзкие парни, что бесцеремонно ввалились утром в кибитку и увезли Хештека, многозначительно переглянулись, а сам хозяин в досаде хлопнул себя руками по коленям — ведь бахши даже не успел настроить дутар.
— Чего-то я не понимаю, жена… — Хештек удивлённо взглянул на спокойное, даже довольное лицо жены. — Зачем мы домой пришли? К твоим надо… Отец твой…
— Отец мой здоров как бык!
— Здоров? Не понимаю я…
— Да чего ж не понимать, милый ты мой?! Обманула тебя жена! Обманула, чтоб домой привести! Скажи лучше, любишь меня?
— Ясно, люблю. Чего б тогда с тобой жил?
— А раз любишь, играй для меня — нечего тебе только чужих тешить! Ты у меня в долгу. Помнишь, первую ночь до утра гостей забавлял, а я ждала… Теперь для меня играй. Для меня одной! Всю ночь буду слушать!
— Так что ж ты?.. Что ж ты никогда не скажешь? — широкое лицо Хештека ещё шире расплылось в улыбке. Он уже забыл, что жена обманула его, что он вроде бы обижен. Сразу поверил ей, радостный и немножко смущённый, он уселся, поджал ноги. Если б он знал, что жена так стосковалась по его музыке!.. Сейчас он будет играть ей. Сколько захочет, столько и будет играть.
— «Шадилли»!
— Замечательно, Хештек-джан! Играй ещё!
— «Бабаджиклар»!
— Как ты играешь, Хештек! Нет больше на свете такого музыканта!