Жёнка

Прежде, чем сесть, я возжелала увидеть то дитя, из-за коего весь сыр-бор затевался. Меня провели в соседнюю горницу, отделённую такой же зелёною занавескою, находящейся рядом со сходами* на второй ярус. На лавках, накрытых периною и простынками лежало трое деток. Выглядели все неважнецко. Худющие, все в синяках. Два мальчика и девочка. Все примерно одного возраста, лет восемь.

Но меня вновь словно вели, на сей раз без шёпота. Я подошла лишь к одному мальчику. Не знаю, почему, но знала, что именно его Бер вытащил из колодязя.

– Здравствуй, добрый молодец!
– я присела рядом с ним. Мальчик с трудом приоткрыл глазки.
– Как ты?

Он силился что-то сказать, но я лишь улыбнулась, приложив палец к его губам.

В голове зазвучал шёпот, и я принялась передавать слова, переделывая их от себя:

– Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь - записывай. И знай, всё в наших руках. Мы - Боги!
– в голове наступила тишина.

У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное - в руках знахарки.

– Васька, кто ты?
– муж стоял по ту сторону стены.

– Женщина.

– Кто твои родители?

– Земледельцы.

– Ага, тогда я кузнец, - Бер чуть прищурил глаза.
– У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.

– А ты уверен, что се я глаголила?
– шепнула я и подмигнула ему.
– У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, - время! Я спохватилась.
– Хорош болтать, надо к своим ехать!

Мы сели за стол, ведь люди старались - отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.

За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.

– Благодарствуем, люди добрые, - после завтрака мы вместе встали, поклонилися.

На том нас и отпустили.

Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.

– Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, - сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.

Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.

Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.

Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.

Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.

И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?

Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.

Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.

Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля - нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.

– Ну что?
– спросила я, когда наши мужики вернулись.
– Когда жать-то начнём?

– Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, - сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.

У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.

Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?

На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.

Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.

Бер отвёз нас домой, помог разгрузить воз, одразу* складывая сухую траву на сеновал.

Я мимоходом, помогая мужу, бросила взгляд на выросшие сорняки меж рядков на грядках. Им хоть бы хны, даже в засуху растут, зато хоть как-то закрывают репу, огурцы от палящих лучей. Голуба пошла печь топить да окрошку делать из подручной еды, которая ещё с завтрака осталась. Дети нам помогали, охапками таская сено. Зато все при деле!

Завершив дела с разгрузкой, муж пошёл на вече.

– А кушать?
– кинула ему вслед, да он только рукой махнул. Страшно мне уже: вече - крайняя мера, не только наше село скликают, значит, всё серьёзно.

Голуба готовила что-то на летней кухне, пока я сновала взад-вперёд по дому, сметая накопившийся сор да надраивая полы после длительного опустения, собирая занавески, полотенца в стирку. Детей отправила мать собирать яйца у птицы да ей к обеду снести.

Зашли старики, как выяснилось, родители Голубы. Я их отослала на летнюю стряпную к дочке: и пообщаются, да и в избе сейчас уборка идёт полным ходом.