Женщина четвертой категории

Что за чушь я несу?

Как я посмела усомниться в святости всего семейства Яши Квасильевой?!?

Я изо всех сил хлопнула себя по лбу.

Все-таки трудное детство сказывалось – я никак не могла отдаться поклонению Яше Квасильевой со всей страстью души, самозабвенно и беззаветно, а постоянно какая-то не та мыслишка проскакивала…

Вот! Вот теперь я отвлекусь самым правильным образом и расскажу про свое детство. Именно сейчас, когда Лягусик в смертельной опасности, самое время вспомнить всю родню до седьмого колена. Так нас научила Яша Квасильева – и от этого мы не отступимся.

Итак, меня воспитывали в так называемой неблагополучной семье. Бабка Перлюстрация, в честь которой меня назвали, уже мало что могла, все больше предавалась загадочным воспоминаниям. Мне было лет семь или восемь, когда она скончалась; маменька чуть ли не из роддома сбежала в неизвестном направлении; папенька, поняв, что сам с дочкой не управится, привел домой невероятную тетку, которая гоняла его, как цуцика, да и мне доставалось. Правда, порядок в доме она соблюдала и многому меня выучила – это и спасло нас с Лягусиком в трудную минуту.

Профессия у папаньки была толковая – щипач. Он отирался в общественном транспорте и ни разу не возвращался домой без чужого кошелька. Но при таком ремесле нельзя пить. А мой предок, удрученный неудачной семейной жизнью, стал прикладываться к горлышку все чаще. И в конце концов попался на горячем и угодил на зону. Я осталась с его боевой подругой Фроськой.

Честно говоря, после того, как его посадили, нам с Фроськой стало только лучше, потому что папашка нажирался каждый день, как, как… Достойного сравнения я подобрать не могу. Ни один представитель животного мира не способен нажраться до такой степени.

Моя приемная мамаша Фроська вздохнула с облегчением, когда он загремел за решетку, и я уж обрадовалась, что она исчезнет с горизонта. Но во Фроське проснулось что-то вроде чувства ответственности. Пьяная она была грозна и ужасна, трезвая – покупала мне карамельки и пряники. То есть, как умела – так и воспитывала. Интересно было то, что Фроська презирала бюрократию, и в результате я не получила вовремя паспорт, потом осталась без прописки, это коренная-то москвичка! Я понятия не имела, какие такие документы должны быть у законопослушного гражданина.

Если бы не дядя Ваня и тетя Марфуня, родители Лягусика, которые взяли меня к себе, я бы стала непонятно чем. Ведь лет примерно с двух я была предоставлена самой себе. Никто не кормил меня завтраком, обедом и ужином, зато моим было все, оставшееся после ежедневного бурного застолья. Никто не заставлял меня мыть руки, тем более ноги, и родителям Лягусика пришлось спервоначалу платить мне за каждую помывку конфетами и шоколадками. Никто не пел мне песенки на ночь, если не считать папаньки.

Я вздохнула – это были те еще песенки… И, к некоторому удивлению благовоспитанной Агнессы Софокловны, затянула в меру гнусавым голосом, безуспешно пытаясь добавить в него хрипа и скрипа:

– Блатная бражка, люд фартовый,

Кого на лажу не купить,

Умейте фраера любого

За жабры иль хомут схватить,

Шмель, полный бабок, закосить,

И с ним во что бы то ни стало,

Устроив шухер, понт разбить,

В

ментовке не кривя хлебало.

– Позвольте, деточка, это что за романс? – поинтересовалась старушка. – И уверены ли вы, что в вашем состоянии следует исполнять романсы?

Наверно, она была права. Но воспоминания детства не унимались. Таким образом подсознание спешило мне на помощь, хотя я еще этого не понимала и продолжала петь, уставившись в стенку прихожей, чуть ниже телефонной полочки.

– Не дайте и чердак свой клевый

Казенной биркой заклеймить,

Что помогло б лягавым снова,

Вас срисовав, вам срок вломить.

Старайтесь с курвами пропить

Все, что от дела перепало, –

Уж лучше трахать, чем копить,

Пока вам не скривят хлебало!

– Как это правильно сказано! – восхитилась старушка. – Уж лучше трахать, чем копить! Посмотрите на Матильду Варфоломеевну из седьмой квартиры – все копила, копила, никак остановиться не может, уже девяносто третий, а все копит! Ей, бедняжке, и вспомнить-то нечего на старости лет, зато полон дом барахла! Недавно, деточка, я своими глазами видела, как она несла домой с мусорки старые шлепанцы…

– С мусорки? – посягательство на мою законную территорию несколько образумило меня, и третий куплет я петь уже не стала.

– Да, деточка, с мусорки, и озиралась при этом по сторонам!

Агнесса Софокловна была просто счастлива, рассказывая мне эту новость. Я подумала, что нужно бы взять ее в наш клуб. Конечно, всех книг Яши Квасильевой она не прочтет – ей не так много жить осталось, чтобы освоить это собрание сочинений. Но хоть будет в приятном и живом обществе.

Но зачем это меня занесло сюда? Разве я собиралась агитировать старушку вступить в фэн-клуб? Нет же, что-то другое…

Звонок! Корявый! Похищение Лягусика!

Я сорвалась и выскочила из квартиры. Агнесса Софокловна что-то кричала мне вслед, но я уже не слышала. Бедный Лягусик! Если изнасилуют – это еще полбеды, а если не дадут за все десять дней ни одного дамского романа???

Да, он почему-то разнервничался и дал мне на добывание денег десять дней. Но хоть месяц – взять их негде.

Единственная возможность спасти Лягусика – это, как Яша Квасильева, самой разобраться в преступлении и найти сволочь, укравшую деньги. Заодно можно и убийцу поискать – похоже, что это один и тот же человек.

Я побрела к подвалу. Может, сволочь, похитив Лягусика, оставила следы? И даже если следов нет – я сяду в одиночестве и хорошенько над всем этим подумаю. Взяв пример с несравненной Яши. Она обычно к середине книги тоже начинает думать. А совсем активно мыслит к финалу – особенно когда записывает все, что ей рассказывает о преступнике очаровашка Запердолин.

Но, когда я подошла к дверям подвала, то увидела на лавочке три сутулые фигуры. Они были тихи, кротки и незлобивы.

Я узнала в них двух бомжей и бомжиху, которых последними привела Лягусик, а я, бесчувственная и черствая, выставила во двор, тщательно помыв после этого руки.