Женщина-мышь

– Марусик, ты думаешь о нас с тобой, ведь правда? – спросил Боб.

– Ну, а какие у меня варианты после того, что ты со мной сделал?

– Не, никаких! То есть, вообще ни одного, кроме этого, – ответил Бо.

– А ты о чем думаешь?

– О том же! Все становится страшно скучным – мы начали думать одними мыслями, – заулыбался Борис.

– Да, поскольку ты знаешь все мои мысли, мне придется тебя убить, я же говорила, иначе неровен час, ты начнешь рыть на мое место у Скалича, – сказал я.

– Лучше поищи аргументы, чтобы я тебя не убил, языкатая моя! – возразил Бо.

– Легко! Ни один вменяемый мужик не вонзит кинжал в лифчик размера 4WD! – сказала я.

– Сдаюсь, аргумент железный! – захохотал Борис.

– Борич, я вот хотела спросить, как тебе удалось обзвонить всех родственников насчет меня, вроде бы у меня на глазах был?

– Это Люська! Достаточно позвонить ей! То есть если захочешь передать привет и заказать песню – это к Люське! Таким образом я избежал тысячи вопросов, вот только Федор обиделся, что я ему про тебя раньше не рассказывал, – ответил Боб.

– Я бы на его месте тоже обиделась, все-таки брат!

– Да уж, нехорошо вышло, сволочь я, но и ты хороша, где ты шлялась все это время, все эти 43 года, где, я спрашиваю?! – нападал Боб.

– Ладно, не ори, как-нибудь сварю тебе борщ, так и быть, – ответила я и потрепала Борю по затылку.

Мы поднялись ко мне в дом, я наполнила Рюрину поилку и насыпала ему корм, попросила Бориса немного подождать и отправилась в душ и на поиски одежды. Когда я вернулась в кухню, Борис стоял у клетки с попугаем, тот кланялся ему и кокетничал, но самое нереальное произошло через секунду:

– Бор-ря, Бор-ря! – выдал этот волнистый предатель.

– Что? Что ты сказал, пернатый Павлик Морозов?! – заорала я.

Боря стоял, наслаждаясь лаврушкой безусловного победителя. Что мне оставалось делать? Я высказала Рюрику все его перспективы на тот счет, что кормить его теперь будет Боря, который в Перми вообще проездом, и играть с ним тоже будет Боря до тех пор, пока я не услышу «Мара» из уст этого хвостатого Троцкого.

– Рюрик, не бойся, с голоду не умрем, надо только подождать, когда эта фурия успокоится, – сообщил Борис попугаю, и тот согласно замотал башкой.

– Ладно, считай, отомстил за приручение всей своей родни, выдыхай, бобер! Просто эта перовая перина за последние десять лет ничего, кроме собственного имени, не произносила, – сообщила я Борису.

– Как и ты, но даже тебя я уговорил произнести мое, что уж там – попугая, это было легче легкого, – сказал Бо.

– «Алло, это лев? Настоящий лев, с рыжей гривой? Охуеть!» – ответила я.

– Рюря, мы вернемся завтра вечером, и я лично прослежу, чтобы тебя покормили, – сообщил Бо Рюрику.

– Бор-р-ря! – радостно ответил Рюрик.

– Троцкий! Лев Давидович! – проорала я попугаю.

– Маруся, сейчас поедем переодевать меня, заодно посочиняем планы на завтра, – сообщил Борис.

– Я согласная, хотя и твердая, к примеру, как «г», – каламбурила я.

– А по-моему, ты мягкая шипящая, хотя местами действительно – редкое «г», – парировал Боб.

– Да, Бобик, с «г» я подставилась, признаю, ну да ладно, какие мои годы, отобьюсь, – сказала я, вздыхая.

Мы поехали к Боре домой, что оказалось через поворот от меня. Я очень хотела увидеть его жилище, мне всегда многое читалось по тому, как человек создает пространство вокруг себя. Мы поднялись на пятый этаж, Боб открыл дверь и велел мне:

– Ходи везде и все рассматривай, я очень быстро.

У Бориса было странно. Стены были выкрашены с претензией на дизайн, присутствовали «мальчуковые» заморочки в виде длинного дивана, огромной плазмы с колонками и каких-то хитрых штук для музыки, у окна стоял стол с «яблочным» ноутом и бардаком из бумаг. Во всю длину стены висели полки с книгами. А на противоположной стене – от пола до потолка – полз столб из одинаковых рамок с черно-белыми фотографиями – такая развеска мне очень нравилась. На фотках было много веселой женщины, которая то крупно улыбалась в камеру, то кормила лебедей в каком-то парке, то прижималась к березе и глядела вдаль, а то вместе с юным Борисом выдувала мыльные пузыри. Я не стала задавать вопросов, было понятно – это мама. На кухне было лысо, но модно – металл, стекло и ни одной лишней вещицы, никаких веселых цветов, и ни единой грязной чашки. «Или у него в одном из шкафов домработница спрятана, или я ничего не понимаю!» – подумалось «бардачной» мне.

Прямо посередине спальни стояла огромная обезноженная кровать, на которой валялись какие-то вещи, в углу тусил открытый чемодан, а распахнутая зеркальная стена скрывала гардеробную, в которой был неестественный для меня порядок. Я отодвинула плотную штору и обнаружила очень уютный балкон со следами лета – парой раскладных кресел и столиком с пепельницей.

– Тут летом хорошо, все в деревьях, сидишь, как в лесу, – сказал подошедший Боб.

– Да, это место мне решительно нравится, – ответила я.

– Это очень, очень хорошо, Марусик, – сказал Боб и поцеловал мое ухо.

– Борик, а вот сообщи мне честно, чего в тебе есть отрицательного, если ты весь до такой степени положительный, что аж страшно, – спросила я внезапно.

– Да много чего, гномик, я же живой! Я, говорят, строгий, точно не знаю, что имеется в виду, но те, кто со мной работает, так говорят. Еще я, наверное, и вправду собственник, мое – это мое и не обсуждается, – ответил Борис.

– Погоди-ка, это, кажется, любопытно. Что значит «твое»?

– «Мое» – это то, что я заработал, или то, что я полюбил, или то, во что я поверил, ну или то, что мне принадлежит уже. Не знаю, как это объяснить точнее. Если у меня есть повод думать, что нечто, очень для меня важное, наконец-то становится мне доступным, я этим горд, этому рад, но я ни за что не готов этим с кем-то делиться или из-за чего-то с этим расставаться. Ну, то есть, мое – это мое.

– Бо, поясни-ка, очень уж любопытно, ты описываешь «свое» так вольно и неконкретно, что можно подумать и о машине, и об акциях, и о женщине.

– А ровно так все во мне и происходит, ничем своим я не делюсь без собственной на то воли, я люблю владеть, не разделяя. Но тебя ведь больше интересует слово «женщина», не так ли?

– Безусловно! Ты, может быть, не заметил, как включил идиота, но я-то наблюдательная чувиха, – с сарказмом заметила я.

– Хорошо. Я же обещал не врать, лови! Маруся, я скотски ревнив. Не надо объяснять мне плебейские корни этого ощущения, не нужно лечить меня, ссылаясь на примитивность. Я был когда-то воспитан изменой, и даже мысль о ней вызывает у меня молниеносную реакцию. В общем, главное, не давай мне повода, все очень просто! – ответил Боря, явно задетый за живое.