Женское счастье

Серафима Юрьевна, оживленная и посвежевшая от чужой интриги, ежедневно добывала примечательные сведения и с прерывистым дыханием, пригибаясь к обеденным тарелкам, торопливым полушепотом рассказывала Вере:

– У нее, у Малыша-то, оказывается, жених есть. Военный. Офицер-моряк дальнего плавания. Он сейчас в рейс ушел, а ее сюда отправил. На конец лета у них свадьба намечена, Малыш-то уж и платье свадебное купила, – казалось, Серафиме Юрьевне не хватает только руки потирать от удовольствия, ибо энтузиазм ее в таких разговорах обретал медовую смакучесть голоса, а шаловливые глаза, подведенные по старинке черным карандашом, живо лучились от упоения. – Соседка по комнате и спрашивает у Малыша-то: «Как теперь с моряком будешь? Замуж выходить нестрашно?» А она ей: «Наоборот! Мне, говорит, после здешнего курорта не только замуж, но и на каленую сковородку нестрашно!..» Вот оно (хи-хи-хи) как!

Героиня нынешнего летнего сезона, «эта» Ларочка, по приезде не очень заметная, даже серенькая и застенчивая на публике, в обществе Виктора поистине расцвела, «разбутонилась»; он как будто не в соленой волне моря ее окунывал, а в чудотворной сказочной живой водице. Она слегка пополнела, выладилась, приятно загорела, избавившись от стеснительной бледности ног и плеч; голубые глаза ее, и без того большие, выделялись еще отчетливее от счастливого искрящегося блеска; губы на смугловатом от загаре лице с чуть стыдливым и обаятельным румянцем казались бессовестно припухшими, с соблазнительно матово-алым абрисом; а походка стала более ленивой, плавной, женственной и даже грациозной – от всеобщего внимания.

Каждодневно всеми замечалось на Ларочке нечто свеженькое: новая заколка в волосах, «другой» купальник, солнцезащитные очки вчера «были не эти», да и юбочка, видать, куплена только что «на рынке»… Гардероб и поведение Виктора исследовались и обсуждались еще зорче и обстоятельнее, прямо как у киношной знаменитости.

– Он вчера на корт вышел – ну просто Кафельников. Ракеткой и так и этак… Всех обыгрывает…

– Бейсболка и та, наверно, от версачей куплена…

– Главврач ему самую хорошую массажистку приписал.

– Красиво жить не запретишь…

– Красиво жить еще уметь надо.

– Он и на бильярде, говорят, игрок классный.

– Одеколоном шибко несет. Для мужика можно бы и поменьше.

– Ну, это кому как. Лишь бы «малышам» нравилось…

* * *

…Побережье моря. Солнечный полдень. Курортный пляж. Люди на лежаках, надувных матрасах, в шезлонгах.

– Малыш, подай мне полотенце, пожалуйста… Спасибо, Малыш. Какое мороженое тебе купить? Ты ведь любишь с шоколадом. Правда, Малыш? Хорошо… Мы поедем вечером на морскую прогулку на катере? Тогда захвати с собой (Виктор шепчет Ларочке что-то на ухо, и они вместе смеются). Пойдем купаться, Малыш! Мы уже испеклись на солнце.

Виктор протягивает ей руку, Ларочка, находясь в парусиновом кресле, подает ему свою, он сперва целует ее кисть, потом – загорелое плечо рядом с лямочкой купальника, потом – ее полуоткрытые губы; он склоняется к ней всем телом, а она подается к нему с кресла как-то медлительно, – и это уже натренированная лукавая медлительность: Ларочка хочет, чтобы ее несли в море на руках.

«Как скоро она привыкла к баловству!» – злоехидно думает Вера, наблюдая за ними. Но Виктор балует свою избранницу без натяжек, с пристрастием, по-гурмански… «Бабский угодник!» – про себя злится Вера. Виктор и без намека в движениях Ларочки поднял бы ее на руки. Перед купанием он это делает всякий раз. И он это делать умеет. «Надрессировался, стервец!» – мысленно комментирует Вера.

– Прижмись ко мне, Малыш! – этих слов почти никто из окружающих не слышит, но они легко угадываются по его губам.

Ларочка обвивает его шею, льнет к нему и, подхваченная на руки, плывет по пляжу над всеми к прохладе морского прибоя. Их демонстративная нежность возбуждает в ком-то жгучую зависть, в ком-то – тупое поверхностное вожделение, в ком-то – глухой брезгливый протест, в ком-то – мечту…

А Виктор и Ларочка уже в море, и раскованное воображение некоторых отдыхающих – в том числе и Веры – рисует вполне оправданную и отчасти подтвержденную наглядностью сцену, как они под водой и над ней обнимаются, ищут сквозь волны и брызги ненасытные губы друг друга, и как Ларочка, удобная и легкая в плотной морской массе, скользит и прижимается к Виктору гладким животиком, обхватив его тело ножками… «Тьфу ты!» – отворачивается от моря Вера, ругая себя за нелепую раздражающую слежку.

– Она, его Малыш-то, – выговаривалась за очередным ужином Серафима Юрьевна, – призналась соседке: «Я, говорит, в таком раю еще не бывала. Мне, говорит, ни один жених такого не устроит. Надо, говорит, пользоваться моментом…» Теперь она все с ним, не отходит. Даже стала процедуры пропускать. Все позабыла: всех врачей, все болезни. Вот что любовь делает… – с безобидным хихиком подытоживала Серафима Юрьевна.

– Да разве это любовь?

– Любовь разная бывает. У кого-то она вечно длится, у кого-то год, а кому-то и недели за глаза хватает… – философски отвечала Серафима Юрьевна на вопрос Веры и принималась вилочкой подцеплять кусочки рыбки из тарелки.

– Все равно с ее стороны это как-то глупо, – несколько расплывчатым замечанием откликнулась Вера.

Серафима Юрьевна согласительно закивала головой, хотя, судя по ее благодушному умилительному настрою, вряд ли выражала единодушие, скорее всего, оставалась приверженицей многогранной любви.

– А вы изменяли своему мужу? – вдруг отчаянно спросила Вера Серафиму Юрьевну.

На что Серафима Юрьевна, не колеблясь и не смущаясь, ответила:

– Да разве я не была молодой женщиной?

Вера несколько растерялась и даже застыдилась своей неискушенности.

Она тут же вспомнила рассуждения какого-то «телевизионного» профессора-сексолога на каком-то телешоу. Он утверждал, что женщина «без любви на стороне» всегда чувствует себя несколько обделенной и чуть ли неполноценной. И далее пробовал доказывать, что есть женщины-жены, которые, пройдя хотя бы однажды через любовника, всю последующую жизнь законному мужу останутся преданны и будут довольствоваться тем, что когда-то имели амурное приключеньице, – это как сокровенная остренькая приправа к постноватой замужней судьбе…

– Значит вы, Серафима Юрьевна, нисколько не осуждаете таких женщин, как эта лупоглазая? – опять резко, словно выстрелив, спросила Вера.

– А за что? – сейчас у Серафимы Юрьевны был по-детски открытый, недоуменный взгляд, и зеленые серьги в ушах блестели так наивно! – Пускай отдыхают, развлекаются. Где ж им еще-то?

– Да, может быть, – неопределенно сказала Вера.

Позже разговор их дополнился аккомпанементом Серафимы Юрьевны к рассуждениям телепрофессора, о котором ей вскользь поведала Вера. Теперь уже Серафима Юрьевна не боялась открыться в своих суждениях и всячески поддакивала знатоку-сексологу по поводу верности женщин-жен: одной, дескать, и манной каши на воде вполне хватает, а другой фаршированный перчик подавай.

– Такое-то отдыханье, как у Ларочки, – сущий перчик, – радостно говорила Серафима Юрьевна. – Хи-хи-хи…

4

Прошла еще одна курортная неделя. Все по распорядку: завтрак, процедуры, пляж, обед, «тихий» час, опять процедуры и тому подобное…

Вера в последнее время стала хандрить: курортное пребывание все больше делалось утомительным и скучно-однообразным. «Пожалуй, завтра же возьму билет на самолет. Заранее, – прикидывала она. – И позвоню Кубыкину. Пусть встречает на три дня раньше срока. Улечу, как только кончатся основные процедуры. Наотдыхалась!»