Жестокий мир мужчин

– Миша, это ты?

– Я, – громко ответил он и опять сказал: – Идем.

А я кивнула, голос был тот самый, который я вчера слышала по телефону.

Мы завернули за угол дома и оказались в саду. Сад довольно большой, яблоневый, с этой стороны к дому примыкала открытая веранда, к ней мы и направились. Я поднялась на три ступеньки и замерла в некотором недоумении. Судя по голосу и манере говорить, обладатель таковых представлялся мне сухоньким старичком с благообразной внешностью, в легком костюме без галстука и непременно в белой панаме. Может быть, с тростью. Вероятно, с насмешливыми глазами и скользкой улыбкой.

В кресле сидел очень крупный мужчина, на вид вовсе не старый, лет пятидесяти пяти, может, чуть больше. Огромные руки лежали на подлокотниках кресла. Такими руками, должно быть, удобно гнуть подковы. Одет он был в пижаму, куртка застегнута только на две пуговицы, и глазам моим предстала мощная волосатая грудь, золотая цепь на бычьей шее и тяжелый крест. Физиономия «старичка» была под стать всему остальному: крупные черты, бритый наголо череп, приплюснутый нос, точно смазанные губы. Я не удержалась и присвистнула.

– Здравствуй, Ася, – произнес тип в кресле и широко мне улыбнулся, блеснув золотыми коронками.

– Здрасьте, – кивнула я, сделала шаг навстречу хозяину и только тогда поняла, почему он сидит как-то странно: у мужчины не было обеих ног по самый пах. Я вроде бы дернулась, сглотнула и убрала с лица дурацкую улыбку.

Миша пододвинул мне стул, подмигнул, стоя спиной к хозяину, и исчез в доме. Я села, стараясь смотреть в лицо мужчине и не опускать взгляд на плед, и спросила:

– Как мне вас называть?

– Зови Яков Васильевич.

Я кивнула, и некоторое время мы молчали, стараясь что-то там усмотреть в лицах друг друга.

Появился Миша, толкая перед собой сервировочный столик. На нем стояли электрический самовар, чашки, варенье в красивой вазочке и разнообразные сладости в большом блюде.

– Угощайся, – предложил мне Яков Васильевич. – Жизнь у нас дачная, а при такой жизни чай – первое удовольствие.

Миша опять скрылся в доме, а я приподнялась, разлила чай в чашки, одну подала хозяину, а вторую взяла себе, устраиваясь поудобнее. Все происходящее необыкновенно интересовало меня.

– Гадаешь, кто я и зачем позвал? – вдруг усмехнулся хозяин, а я покачала головой.

– Я не цыганка, гадать не мастерица. Может, сами объясните?

– Может, – кивнул он. – Ты угощайся, будь как дома. Если надо чего, только скажи. Может, коньяк?

– Ого, – усмехнулась я. – Неужто интересовались моей особой?

– А как же. Человек я любопытный. И в моем положении грех этот извинителен. Чем еще заняться инвалиду, как не чужими секретами? Вот сижу, точно паук, и сплетни собираю. Словечко там, два здесь, так жить веселее.

– Должно быть, вы хорошо знали погибших на Катинской? Они ваши друзья… или соратники… Не знаю, как выразиться, чтобы вас не обидеть.

– А ты не бойся, я не обидчивый.

– Думаю, ласковым интонациям в вашем голосе доверять особо не стоит. Человек вы опасный.

Он засмеялся.

– Я был опасным. Пока на ногах стоял. Был да весь вышел. Теперь живу пенсионером. Хорошо, Мишка рядом. Славный парень.

– Он ваш родственник?

– Вроде того. Помру, хоть будет кому добро завещать. И зло тоже.

– Не очень весело звучит. – Я отставила чашку и посмотрела на хозяина. – Может, скажете, зачем позвали? Неужто чай пить?

– Я ж тебе говорил: любопытный я. Очень хотелось на тебя взглянуть. Слух прошел, ты вроде людей расспрашиваешь, узнать чего-то хочешь. А вот зачем?

– А зачем мне вам об этом говорить? – пожала я плечами и стала смотреть на клумбу возле веранды – ухоженную, радующую глаз пестрыми цветами.

Яков Васильевич довольно хохотнул.

– В самом деле, зачем? Но ты все-таки расскажи…

Я покосилась с удивлением, а он продемонстрировал в широчайшей улыбке все свои золотые зубы.

– Вы ведь знаете, кто мой муж? – помолчав, спросила я.

– Конечно.

– Его арестовали в ту ночь, когда расстреляли ваших друзей на Катинской. Что-то странное произошло тогда… Объяснять не берусь, но это как-то связано. Кто-то расправился с вашими друзьями и подставил Илью. Кто-то, кому очень хотелось разом избавиться от всех конкурентов. Думаю, это один и тот же человек или люди. Серьезной критики сказанное мной, возможно, не выдерживает, но я доверяю интуиции…

– Ясно, – кивнул Яков Васильевич, глядя на меня очень внимательно и без улыбки. – Ну и что ты узнала?

– Да почти ничего, – пришлось сознаться мне. – Правда, появились свидетели, которые видели убийцу Андрея, хотя…

– Я понял, – кивнул он. – Свидетели, конечно, сразу сыграли в ящик?

Я посмотрела ему в глаза, подумала и кивнула.

– Ты ведь рассказала о них своему менту, я имею в виду Дерина Всеволода Павловича?

– Послушайте… – нахмурилась я, он хохотнул и махнул рукой:

– Мент продажный. Сволочь редкая. Склизкий, как червяк, и подловить его непросто. Хотя пытались.

– Вы хотите сказать, что расстрел ваших друзей – дело рук милиции?

– Не той милиции, что ты имеешь в виду. Кто-то очень хитрый стоит за всем этим.

Я налила еще чаю и стала размешивать ложкой песок, ложка билась о тонкие фарфоровые стенки, противно звеня, а я этого не замечала.

– Вы знаете кто?

Он засмеялся:

– Нет. Я тебе больше скажу. Никто не знает.

– Вам не кажется это странным? – усомнилась я. – Конечно, я не специалист по криминалу, но здравая логика подсказывает: кому-то было выгодно это убийство, и после него этот человек заметно преуспел в делах.

– То-то и оно. Его нет. То есть никто не знает, что оно такое, где находится и с чем его едят.

– А пытались узнать?

– Само собой. Может, и узнавали, но донести до прочих эту радостную весть не успел никто, что-нибудь обязательно случалось по дороге.

– Но ведь это невероятно, – хмыкнула я, подумав: а что, если сидящий передо мной человек попросту псих?

Точно прочитав мои мысли, он ответил:

– Я не чокнутый… Пять лет назад в городе были две реальные силы. Для простоты назовем их стариками и молодежью. Стариков объединяло подобие закона, хлипкое единство – и все же… Молодняк старался каждый для себя. В целом соблюдалось равновесие, и никто не рисковал его нарушить. И вдруг этот расстрел. Тебе трудно представить, что это значило тогда… и что за человек мог отважиться на такое… А потом пошли вовсе чудные вещи: никто не понимал, что происходит. Людям звонили по телефону, объясняли, что они должны делать, а если они отказывались, то очень быстро умирали. За первые полгода погибли шестнадцать человек, это только из тех, кого я знаю, всякая мелочь не в счет. Еще семерых посадили – и всех по липовым обвинениям.