Жестокое царство

Мать шмякнула щетку для волос о столик так, что задребезжало зеркало, но на следующий день они пошли в салон «Красивые ногти», и наверняка мать по сей день считает, что Джоан нравится маникюр.

Ее мать никогда ничего не видела.

Она даже не удосуживалась посмотреть.

Предполагается, что человек, обзаведясь собственными детьми, более снисходительно относится к своим родителям. Когда он понимает, что такое быть родителем. У нее же все вышло наоборот. В двадцать лет у Джоан установились с родителями довольно миролюбивые отношения, но после рождения Линкольна раздражение вернулось. Лучшее, что можно сделать, – не поворачивать головы, чтобы не увидеть темный крадущийся силуэт.

Ли Стетсон произносил фразы вроде: «За это бордо можно умереть», и он ездил на серебристой спортивной машине, и целовал Аманде руку, и все это казалось Джоан взрослой жизнью. Все красивы и остроумны, вечеринки с коктейлями, экзотические места, калейдоскоп интересных событий. А у нее мать спала с собакой породы лхаса апсо, не брезгуя простынями с пятнами от собачьих какашек, но насмехаясь над блестящими, как сокровище, камушками. Отец же мог целыми днями охотиться на крошечных зверушек, но так и не сумел найти общий язык с повзрослевшей дочерью.

Лампочка спрайта мигает с бешеной скоростью.

До Джоан доходит, что Линкольн не шевелится, возможно, уснул. На его согнутых пальчиках следы белого шоколада. Голова склонилась к ней на плечо. Она смотрит на мягкий изгиб его щек, длинные опущенные ресницы и нос со скругленным кончиком. Вчера в разговоре он произнес слово «арсенал». У него в голове целый собственный мир.

Она видит его.

Пальцами здоровой руки она, как браслетом, осторожно охватывает его запястье.

И чувствует под кожей его косточки.

Она видит его.

Только его.

Весь фокус в том, чтобы сконцентрироваться.

– Жаль, здесь нет Сарджа, – бормочет он.

Она удивлена как тем, что он не спит, так и тем, что вспомнил о Сардже, ведь Сардж у него на втором месте после любимой мягкой игрушки, гибкого жирафа. Сардж был когда-то ее плюшевой собакой, и ему уже больше тридцати лет, в левом ухе у него огромная дыра, а нос частично протерся. Дядюшка любил изображать, как Сардж заползает на стол и умоляет дать попробовать яйцо всмятку, и сейчас ей вдруг тоже захотелось подержать в руках свою игрушку – потрепанную немецкую овчарку. Линкольн знает все, что она когда-то любила.

– Зачем тебе нужен Сардж? – спрашивает она.

– Потому что он полицейская собака. – Линкольн слегка приподнимает голову. – Он всех защищает.

Она уже готова сказать ему, что сама защитит его, но со стороны круга яркого света доносится какой-то звук и что-то мелькает.

В следующее мгновение она понимает, что открывается дверь – дверь по другую сторону от автомата с кока-колой. Слышится голос, и появляется лицо, озаренное розоватым светом от красных и белых лампочек автомата.

Лицо. Длинные пышные волосы. На них в упор смотрят темные глаза.

Проходит секунда-другая – время едва ползет и липнет, как лапки таракана в лаке для волос, – и Джоан наконец осознает, что голос принадлежит девушке, и с трудом сдерживает крик.

Девушка протягивает руку, и на миг показывается вся ее фигурка, потом она снова прячется за автомат. Это молодая темнокожая девушка, подросток, с волосами, мелированными ярко-рыжими прядями. Лицо под пышными волосами кажется совсем маленьким.

– Идите сюда, – говорит девушка. – Быстро!

19:23

Джоан остается на месте, изучая лицо девушки. А не подружка ли она преступников, которую послали поиграть с жертвами? Но эта молодая девушка сильно встревожена. Трудно в чем-то ее подозревать.

– Если хотите, – неуверенно и в то же время раздраженно говорит девушка, повернувшись к ним затылком и вглядываясь в темноту.

Джоан убеждает именно ее раздражение. Одной рукой она обхватывает Линкольна и ставит его на ноги, а затем толчком поднимается на колени, отводя от лица листья бананов. Потом, подталкивая сына перед собой, она поспешно проходит мимо автомата с кока-колой. Он цепляется за ее юбку, они спотыкаются и наконец входят в ресторан. За ними с громким шумом захлопывается стеклянная дверь.

Пригнувшись к полу, Джоан держит Линкольна за пояс. Она замечает на двери продолговатую царапину, серебристую линию в форме куриной лапы, прочерчивающую стекло.

Девушка впереди нее застыла на месте, тоже пригнувшись к полу. Они рядом с буфетной стойкой, слева кассовый аппарат. Справа от них застекленная стена. Потолочные светильники выключены, но витрины ресторана освещаются изнутри, поэтому по залу разлито флуоресцентное свечение, и белые пластмассовые столы и стулья – Джоан считает их белыми – теперь кажутся бледно-зелеными, какими бывают глубоководные существа.

Девушка повернулась к ним, протягивая руку над их головами и едва не касаясь их подмышкой. От нее приятно пахнет пудрой и хлебом.

– Дверь, – говорит девушка, задвигая засов.

Потом девушка, снова сгибаясь, проходит вперед, мимо буфетной стойки, и они идут следом. Над некоторыми столами стулья аккуратно перевернуты ножками вверх, однако другие стулья и даже столы в беспорядке лежат на боку. Между двумя столбиками натянута красная бечевка, чтобы отгородить место для очереди. Сейчас столбики перевернуты, и их круглые основания оказались наверху.

– Теперь сюда. – Девушка делает знак рукой, как будто они не идут следом за ней, едва не наступая ей на ноги.

– Кто это? – спрашивает Линкольн, обдавая щеку Джоан влажным дыханием. Он по-прежнему держится за подол ее юбки.

– Не знаю, – отвечает она, понимая, что не знает многого, например, того, зачем решила укрыться в этом здании с незнакомым человеком.

Открылась дверь – и появилось человеческое существо, словно посланное свыше, – хотя если Бог кого-то послал, то почему подростка? – и, может быть, это ужасная ошибка. И все же она и подумать не может о том, чтобы вернуться. Она чувствует, что обязана идти вперед. Но зачем?

В голове путаница из мыслей, однако Джоан продолжает плестись вперед. Пригнувшись, они проходят мимо пустых стеклянных витрин, где была еда. Кексы, думает она, и яблочный пирог. Они стараются держаться ниже окон, идущих вдоль стены. Сквозь окна Джоан видит край соломенной крыши и темноту там, куда не достает свет прожекторов. Тьма кажется кромешной, а ведь снаружи она такой не казалась. Не видно ни вольера со слонами, ни сосен в отдалении, ни освещенных улиц. Соломенная крыша тянется бесконечно, а мир вокруг вполне может оказаться настоящей Африкой.