Жестокое царство

Никто не отвечает ей.

Кайлин вытирает руки о джинсы и опускает взгляд на Линкольна:

– Так как тебя зовут?

– Линкольн, – все еще жуя, отвечает он.

– Как Авраама Линкольна?

– Да.

Джоан не удивляется, почему девушка не спрашивает ее имя. Больше никому нет дела до ее имени.

– Ты знаешь, кто такой Авраам Линкольн? – интересуется Кайлин.

– Да, – отвечает Линкольн. – Президент. Он был вероломно убит.

Джоан не в силах сдержать улыбку, понимая, как это странно, что ее пленяют слова «вероломно убит», но все же: много ли четырехлетних детей знают об этом? Это отголосок того периода, когда он увлекался президентами – еще один пройденный этап. Линкольну нравилось, что Рейган любит конфетки «Джелли бинс», Никсон – боулинг, а Обама – баскетбол. Ему нравился парик Джорджа Вашингтона. Ему нравилось инвалидное кресло Франклина Рузвельта. Когда они играли в доктора, она осматривала его, говоря, что у него отит или боль в животе. А он говорил ей, что у нее полиомиелит.

Они играли в футбол на переднем крыльце, и он был Джеральдом Фордом, а она – Рональдом Рейганом. Поддавая ногой мяч, Линкольн всегда вопил: У Джеральда Форда все под контролем! Джеральд Форд бьет по мячу и… Джеральд Форд забивает гол! Рональд Рейган пытается отобрать мяч у Джеральда Форда! Рональд Рейган выбивает мяч за пределы поля!

– Он держал бумаги в шляпе, – говорит Линкольн.

– Кайлин, как ты узнала, что мы на улице? – спрашивает Джоан.

Она в недоумении, как могли их заметить, ведь они буквально ползли во мраке, и она старалась осматривать каждый дюйм вокруг, чтобы не наступить на какой-нибудь сухой лист. Она помнит также неосвещенное кафе «Коала», мимо которого они проходили на пути из леса, и детскую зону с перевернутыми стульями, без признаков жизни, но, разумеется, там тоже могли находиться работники зоопарка. Они могли забиться в кухню или спрятаться за кассовыми аппаратами, всего в нескольких шагах от того места, где она дотронулась рукой до двери. Может быть, она прошла мимо десятка людей, спрятавшихся в безопасных местах и наблюдавших за ними сквозь темные окна, и, может быть, все они без единого звука позволили им пройти мимо.

К ней тянутся крошечные пальчики, ребенок машет ручками.

Она могла бы им сказать. Ее мучает эта мысль. Она могла бы рассказать им о ребенке, могла бы даже принести его сюда, освободить себя от греха. Но она говорит себе, что не сделает этого, ведь если ее убьют, что станет с Линкольном? А вдруг эта комната не такая уж звуконепроницаемая и кричащий ребенок навлечет смерть на них всех? Но не эти причины заставляют ее молчать.

Она не может представить себе, как скажет им. Не может представить, как скажет кому бы то ни было.

Ей отвечает Кайлин:

– Я услышала торговый автомат. Через стену доходит вибрация. Иногда я хожу туда в перерыв и покупаю что-нибудь, а потому знаю звук работающего автомата. Вот я и выглянула и увидела, как вы заходите в заросли. Я немного выждала, собираясь перехватить вас, когда вы будете проходить мимо двери, но вы все не выходили. Тогда я открыла дверь и привела вас сюда. Там небезопасно.

Джоан никак не может понять девушку. С этими крекерами и непрерывной беспечной болтовней она не тянет на героиню. Но чтобы привести их в безопасное место, она рисковала своей жизнью. Это не подлежит сомнению.

Кайлин сметает с джинсов крошки:

– Обещаю, они не проберутся сюда. Не надо беспокоиться.

Может быть, девушка и не героиня, но и не глупышка. Наверное, она просто самоуверенна, как многие шестнадцатилетние подростки. Она вновь трясет своими волосами, перебрасывая их с одного плеча на другое. Вперед-назад, вперед-назад.

Джоан отводит взгляд. Ей лучше не смотреть на девушку. Учительница ведет себя правильно: сидит, прикрыв глаза. Молчаливая и отстраненная. Она по-прежнему держит в руке нетронутый крекер, теребя его, как талисман.

Потом, словно чувствуя взгляд Джоан, учительница открывает глаза.

– Все будет хорошо, – произносит она спокойным и слегка снисходительным тоном, и Джоан недоумевает, почему она заговорила именно сейчас и зачем выбрала эти слова.

– Будет ли? – пожалуй, более резко, чем следует, откликается Джоан.

– Господь не подверг бы нас этим испытаниям, только чтобы дать умереть, – произносит учительница.

Джоан принужденно улыбается. Она не собирается говорить этой женщине, что не верит, будто сюда их привел Господь. Что все это означает? Не он ли привел сюда и вооруженных бандитов? Те мертвые тела на асфальте – это Господь направлял их, что ли?

– До сих пор нам везет. – Учительница потирает колено. – Кто-то нас оберегает.

– Замечательная мысль, – говорит Джоан, и теперь снисходительный тон уже у нее.

А суть в том, что Джоан не нравится чересчур аккуратная прическа этой женщины и ее наивные слова, но не вина учительницы, что она верит во всякие глупости.

Джоан делает вторую попытку.

– Хорошо, что вы так думаете, – произносит она на этот раз более дружелюбно.

Она признательна женщине за то, что та, к ее чести, лишь кивает и снова прикрывает глаза.

Линкольн бросает на пол пустой пакет и вскакивает на ноги. Похоже, он вполне освоился и скачками перемещается к дальней стене, где, скорее всего, споткнется о крышку открытой коробки одноразовых тарелок. Но приятно видеть, что он оторвался от нее.

– Ты сейчас споткнешься о ту коробку, – предупреждает его Джоан.

– Нет, не споткнусь.

Она наблюдает за ним, а рядом с ней девушка трясет волосами.

– Знаете, что всегда делал мой папа? – говорит Кайлин. – Мы, бывало, играем в прятки…

– Ты можешь помолчать?! – прерывает ее Джоан. – Ради бога! Хоть немного помолчи, пожалуйста!

Едва эти слова срываются с ее языка, как она начинает жалеть о том, что сказала, но потом замечает выражение на лице Линкольна, и все становится еще хуже.

– Мама… – произносит он, глядя на нее огромными глазами.

Джоан переводит дух. Ей кажется, она никогда не видела, чтобы он был в ней разочарован. Учительница тоже неодобрительно смотрит на нее. А на лице Кайлин написана обида.

– Я знаю, что много болтаю. Извините меня.

– Нет, это ты меня извини. Не надо было мне этого говорить. Давай расскажи о своем папе.

Джоан не ожидает, что девушка продолжит рассказ. И какая-то часть ее существа надеется, что Кайлин, будучи чувствительным и злопамятным подростком, надуется и замолчит. Но нет, девушка, очевидно, отходчива.

– Ну вот, – осторожно произносит ободренная Кайлин, словно Джоан может передумать, – мы, бывало, играем в прятки. С папой. Мы с сестрой всегда прятались, а папа всегда искал нас и ходил большими жуткими шагами, тяжело дыша, и мы тряслись от страха, когда он приближался. А потом наступает тишина, и ты знаешь, что он близко. И вот его рука вытаскивает тебя из-под кровати или разбрасывает простыни из корзины с бельем, а ты визжишь от страха. Он обожал нас пугать. И всегда смеялся. – (Джоан думает, что отец девушки, вероятно, тот еще придурок, но это не важно.) – Один раз я спряталась в кладовке, и он рывком открыл дверь, а я так испугалась, что упала назад на полку и порезала руку. Кровь шла очень сильно, и я все плакала и плакала.

– Он смеялся? – спросила Джоан без всякой задней мысли.

– Нет. Он взял меня на руки, и я видела, как ему плохо. Он все повторял, что сожалеет, потом обмотал мою ранку бумажным полотенцем и усадил себе на колени. Я все плакала, и он сказал, что надо быть храброй, а я сказала, что не могу, потому что у меня идет кровь. Тогда он взял со стола нож и порезал себе руку прямо у меня на глазах. И у него пошла кровь, и он показал мне руку и сказал: «Дыши вместе со мной, детка, вдох-выдох. Ты и я вместе». Я так и сделала. А потом мы забинтовали наши руки.