Жила-была девочка, и звали ее Алёшка
Шрифт:
По тому, как еще крепче на моем плече сжались пальцы Марка, я догадалась, что старания Вадима не обострять ситуацию особого успеха не имеют — его фирменная грубоватая честность сводила на нет все попытки дипломатии.
— И не забывай — я, в отличие от тебя, не раз видел ее на брифингах. Я видел ее на пресс-конференции в день выхода ее книги, — тут я еще ниже пригнула голову, чтобы скрыть румянец стыда, разлившийся по щекам. Как бесконечно далек был от меня теперь тот день, и как много необдуманных поступков было совершено с того времени. — Я видел, как она умеет держаться, и вот что я скажу тебе. Ты же вроде с детства с ней знаком. Вы выросли вместе, так? Тогда почему ты до сих пор не понял, что в гуще народа она чувствует себя как рыба в воде? Алексия не просто боец, который держит удар. Она каким-то непонятным ведьмовским способом начинает управлять вниманием людей, внушать им мысли, которые считает правильными —
— Вадим, да там не так было, это в газете все перепу… — попыталась вмешаться я для объяснения этого дурацкого казуса с адвокатом, но Вадим не дал мне договорить.
— Молчи, птичка, тебя не спрашивают! Все, что ты могла прочирикать, надо было делать раньше, а теперь молчи! Ты понял меня, Марк? Тебе только и надо сделать, что ослабить хватку, дать ей возможность выйти из тени и перестать изображать виноватую тихушницу. Нам надо переломать ситуацию, вернуть ее в нормальное русло — и тогда клянусь и обещаю, больше ты моей морды лица не то, что у себя на пороге не увидишь, но и вообще — по жизни! Никогда! Как тебе сделка? Мне кажется, это одна из твоих самых сладких фантазий, вот я и помогу тебе ее осуществить. Ну что, по рукам?
Тут уже я, несмотря на то, что по-прежнему не могла воспринимать слова Вадима всерьез — и насчет того, что мы можем никогда больше не увидеться, и насчет того, что мне следует собрать прессу и сделать ответное заявление — почувствовала знакомый укол зарождающегося азарта. Марк был прав в оценке моего окружения и того странного мира, в котором весь прошлый год я безуспешно пыталась найти себя. Но ведь прав был и Вадим, говоря, что выступления перед большой аудиторией для меня не проблема, а вполне естественный способ общения с людьми. В конце концов, именно с этого — с выступлений на публику, чтения стихов и роли маленькой артистки началась та самая дорога, которая привела меня в лучший класс самой лучшей в городе школы и подарила встречу с Марком. Так, может, действительно, стоит рискнуть? Нет, возвращаться к прежней жизни я, конечно же, не собираюсь, но уйти можно было не с обреченно опущенной головой, а громко хлопнув дверью напоследок. И второй вариант нравился мне больше.
Но все мои несмелые мечты были тут же разбиты еще одним, не менее категоричным ответом Марка:
— Нет. Я выслушал тебя, и понял, что ты предлагаешь. Бросать ее навстречу толпе, которая или затопчет, или разрешит себя вновь развлечь — это… Это мерзко. И зря ты думаешь, что я куплюсь на твои обещания оставить нас в покое. Ты и так скоро это сделаешь, по своему желанию или нет. Так что не надо навязывать мне никакие сделки и пытаться просветить. Я не допущу, чтобы она встретилась со всеми этими сумасшедшими лицом к лицу. Хватило того, что ей пришлось пережить за последнюю неделю.
Как и предупреждал Вадим, терпения для объяснений своей точки зрения в третий раз у него не хватило — уже в следующую секунду он громко ударил ладонью по столу, так что загудела не только его деревянная поверхность, но пол под нашими ногами:
— Да что б тебя, прокурорский! Что ж ты тугой-то такой! Ты хоть понимаешь, что ты ей жизнь сломать хочешь своей гребаной защитой? От кого ты ее защищаешь? От себя самой? От мелких пакостей, которые можно было решить сразу, но с твоей подачи они выросли в снежный ком? Ты хоть знаешь, под кого ты прогнулся? Слушай сюда, последний раз повторяю, ситуация на самом деле простая, как пять копеек. Я ее изнутри знаю, и до сих пор не могу поверить, что все так по-идиотски удалось провернуть! Один довольно чмошный корреспондентик на грани увольнения за хреновую работу ухватился за инцидент с такими же чмошниками и раздул истерику вокруг него за неимением никаких больше способностей находить интересный материал. Я даже не знаю, как его первую бредовую статейку в печать пропустили, вполне возможно, что помогло твое выступление в роли адвоката. Дальше больше — народ забурлил, от вас ни гу-гу, ни опровержения, из сети пропала вся информация — опа! Так это же доказательство! Что не все так просто, на воришке шапка горит, а у писательницы рыло в пуху! На пустом месте никто просто так следов за собой не зачищает — вот и пошла гулять дальше эта бадяга с интервью, признаниями жертв и ангелами. И раскатать ее до тех масштабов, которые есть сейчас, получилось только благодаря тебе и твоим
охренительно умным решениям! Ты хоть понимаешь это? Тебе твои собственные тупые поступки поперек горла еще не встали? Ты специально хочешь профукать последний шанс, когда еще можно все исправить? Сегодня уже был звездный час этих полудурков, когда они в телеке затопили своими соплями весь прайм-тайм! Неужели ты даже это собираешься оставить без ответа?!И снова ощущение дежавю накрыло меня с новой силой, а понимание неумолимой предопределенности происходящего подкрепилось еще одним воспоминанием. Всего лишь полгода назад я уже наблюдала подобное. Марк и Вадим — словно бойцы в разных углах ринга. Мигающее над ними табло, их вечный спор, вечная война, которой не будет конца. Две ожившие скалы, пытающиеся раскрошить друг друга, а я — всего лишь мелкое суденышко, волей судьбы попавшее в воронку их постоянной борьбы.
На какое-то мгновение мне снова показалось, что я погружаюсь под воду, пусть не такую черную, которая накрыла меня после чтения блога, а спокойную, убаюкивающую, ограждающую от происходящего. Но металлический и резкий голос Марка, пусть и обращенный не ко мне, разбил непрочные стены этого спасительного убежища и ненадолго вернул меня на поверхность.
— … не надейся меня задеть! — видимо, начало его фразы я пропустила, но это не помешало мне понимать, о чем идет речь. — Я не наивный пижон, которого можно развести на слабо. Поэтому можешь не стараться впутать меня в переговоры с дураками, которым можно что-то доказать только силой. Тем более, я вижу, что стоит за этой твоей показной заботой. Новая попытка самоутвердиться за ее счет, вот и все!
— Да какое, к черту, самоутверждение! — громыхнул в ответ голос Вадима, который тоже перестал беспокоиться о соблюдении приличий. — Ради кого мне выпендриваться, ты, прокурорский? Уж не ради твоего ли прекрасного мнения? Да чихать мне на него с высокой горы, но сил моих нет смотреть, как ты ее в клетку загоняешь!
— Нет. Вранье. Сплошное вранье — нам и самому себе. Ты играешь против всех не ради нее. Ты играешь ней! Она твоя далеко не пешка, а ферзь, которого не хочется терять. Потому что с помощью него можно показывать свою состоятельность, свою причастность к успешному роману — а он же имеет успех, я не ошибаюсь? И эта негативная реклама пошла ему только на пользу! Мне ли не знать, какие чудеса может творить негативная реклама? — Марк горько усмехнулся. — Поэтому ты не можешь дать ей возможности выйти из игры. Ты чувствуешь новый виток славы, и должен быть рядом, все время рядом — как наставник, как кукловод, как господь бог, сотворивший гения! А то, как чувствует себя продукт твоих экспериментов — дело десятое! В него вложено так много сил, он должен отработать сполна, оправдать все эти затраты!
— Да ты что, совсем идиот?! — еще один яростный крик Вадима оглушил меня, и я почувствовала, что снова погружаюсь под воду, в спасительную безучастность, где можно было спрятаться от бойни скал-гигантов.
В мое водное убежище не проникали ни свет, ни звуки из внешнего мира, но лишь временно. Вскоре резкий грохот бьющихся предметов выбросил меня из умиротворяющих глубин подсознания прямиком в происходящее, являющее собой неприглядную картину.
Не в силах совладать с гневом, Вадим смахнул со стола вазу с цветами, которые распластались на полу жалкими обрывками былой красоты, знаменуя новый поворот событий — агрессивную атаку, в результате которой должен остаться только один. Марк теперь был свободен в своих действиях. Призрачные рамки, которые установил Вадим, придя к нам в дом как парламентер, рухнули и разбились вместе со стеклом хрупкой вазы. И в том, что ответная реакция последует немедленно, я не сомневалась.
Поэтому, пользуясь секундной заминкой в происходящем, я соскользнула с высокого стула на пол, поближе к осиротевшим без воды цветам и разбитой в запале вазе, которая тоже была ни при чем, но уж так суждено ей было закончить свой путь. Я чувствовала с ней странную близость и хотела уберечь от окончательного уничтожения. Как бы там ни было, ее не должны топтать чужие ноги. Даже разбитой она могла сохранить призрачное напоминание о себе настоящей.
Я принялась осторожно собирать осколки в одну небольшую горку, хотя это было очень сложно — надо мной бушевала разгоряченная стихия из слов, обвинений, борьбы и ненависти:
— Ты же сам, собственными руками копаешь ей яму! Из своей дурацкой, тупой ревности! Хочешь, чтобы она никому, кроме тебя, не досталась? Да только ты же все и потеряешь! Она же как песок сквозь твои кулаки и удавки просыпется, и все — поминай, как звали!
— Яму? Кто бы говорил о яме! Кто, как не ты, привел ее в это гнилое болото! Ты что, не знал, что творится в ваших кругах? Как ты мог затащить ее сюда, а потом бросить, оставить выживать — а если не выживет, пусть сломается, не жалко! К тому времени ты подыщешь себе новую марионетку!