Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

После этих слов мне захотелось умереть тут же, не сходя с места. Судя по услышанному, кто-то из заботливых «друзей» все-таки одарил пронырливого репортера номером моего телефона и он смог ко мне добраться. И попал прямиком на Марка. И вот теперь он все знает — не от меня, а от какого-то не обремененного деликатностью журналиста, настроенного к тому же довольно враждебно.

Мне опять захотелось то ли смеяться, то ли плакать. Какая ирония! Я попыталась хотя бы ненадолго скрыть происходящее, чтобы придумать, как помягче преподнести Марку эту безумную новость. Но вместо этого он узнал все от человека, которому щадящая тактичность не была присуща по роду профессии.

— Алеша, — вторгся в мои хаотические мысли его голос — не такой, как за несколько секунд до этого, а успокаивающий, тихий. — Прекрати дурить, открой глаза.

И я тут же послушалась его, не знаю, по какой причине — то ли его смягчившийся тон унял мой страх, то ли просто не хотелось еще больше накалять атмосферу.

— Это и есть твоя «работа», из-за которой тебе сегодня все утро трезвонят? — в вопросительном взгляде Марка больше не было зловещего льда, лишь спокойная сосредоточенность. — Этот скандал с неудавшимся самоубийством школьников?

— Что, уже скандал? — ляпнула я первое, что пришло в голову.

— Если на тебя вышли твои коллеги-журналисты, думаю да, скандал, — кивнул Марк, сворачивая в узкую улочку, ведущую к парковке у нашего дома. — И этот репортер, с которым я говорил по телефону… До чего мерзкий тип. У вас там что, все такие?

— Да ну нет, Марк, — затараторила я, пользуясь его минутной сговорчивостью. — Журналисты разными бывают. Как и в любой профессии — все зависит от того, чем занимаешься. Да, есть и проныры, но у них такая работа! Им надо узнавать самые свежие новости, всю горячую информацию, надо уметь вытаскивать ее из собеседника клещами. Ты же понимаешь, часто за нужные сведения приходится просто воевать. Вот они и воюют, выжимают, как могут. А вообще среди наших много и приятнейших людей, в культуре, например… в аналитике… очень много! Гораздо больше, чем таких вот тараканов.

— Так я тебе и поверил, — небрежно бросил Марк, закончив парковаться и глуша мотор.

Задумчиво глядя перед собой и расстегивая ремень безопасности, я с грустью отметила, что весь мой успокоительный монолог пролетел мимо его ушей. Доказательство этому я получила тут же.

— Я больше не хочу, чтобы ты общалась с этими людьми, — бесстрастно добавил он, открывая двери авто с моей стороны и помогая выбраться. — Тебе нечего делать среди них, Алеша. И сразу же после отпуска ты увольняешься.

Если бы я услышала эти слова накануне вечером, моему негодованию не было бы предела. А сейчас я лишь флегматично пожала плечами. Внезапный уход с работы, о котором заговорил Марк — не самая большая проблема из тех, которые предстали передо мной сегодня. Успею разобраться немного позже. Как именно разобраться — последовать его приказу или же попытаться переубедить (об активном возражении не сейчас не могло быть и речи) я еще не знала. В конце концов, можно подумать об этом как-нибудь потом.

Да и главной проблемой сейчас был совсем не уход с работы.

Марка же моя снисходительная реакция отнюдь не порадовала, а скорее насторожила. Изначально готовясь подавлять мой отпор и не встретив его, он продолжал изучать меня пристальным взглядом, пока мы поднимались на лифте вверх, пока я раскладывала у входной двери на полочки шкафа все свои бесполезные мелочи, которые так и не пригодились нам для отдыха.

— Покажи мне это сообщение, — незамедлительно потребовал он, как только я закончила возню и прошла в комнату. — Нужно было сразу мне рассказать, Алеша. Зачем ты скрыла все от меня?

— А ты угадай, Марк, — мне очень не нравились иронично-издевательские нотки все чаще звучащие в моих ответах, но я не могла их сдержать. Слова будто бы сами вылетали из открытого рта, и я, только услышав их со стороны, понимала, о чем говорю. — Наверное, потому что ты и так ненавидишь мою жизнь, а тут еще и это… Такой козырь к твоему неприятию всего — начиная от моей книги, заканчивая моими друзьями.

Губы Марка плотно сжались, как всегда, когда он пытался сдержать раздражение и не сорваться на прямую агрессию.

— А за что мне любить твою жизнь? Я и так слишком долго пытался ее понять и принять. Или нет? Я сразу, не вникая в твою среду, сделал эти выводы? Да весь последний год я только и делал, что пытался уложить в рамки здравого смысла эти ваши привычки, ваши разговоры, ваши идиотские поступки!

— Ты снова говоришь, как прокурор. И как настоящий прокурор видишь только мою вину, — нервно улыбаясь, попыталась оправдаться я. — Негативные выводы, рамки здравого смысла… Неправомочные поступки…

— Неправомерные, Алеша! — не выдержав очередного коверканья родных сердцу терминов, прикрикнул на меня Марк, а я опять пожала плечами — дескать, как у вас, законников, все запутанно. А сами еще на людей искусства пеняете, будто это мы все усложняем.

— И прекрати юлить и уходить от темы. Ты ведешь себя точно так же, как тот журналист, с которым я говорил по телефону. И при этом заявляешь, что среди вас не все такие. А я вижу, что это типичная ваша тактика при неудобных разговорах. Не стоит переубеждать меня, Алеша. Ты сама знаешь, что я прав. Как прав и в оценке твоих друзей, большинство из которых от глупости и безделья играют в сумасшедших. А некоторые так заигрались, что уже стали ими! Все твое окружение — насплошь больное, как опухоль! И его надо удалить, без лишних слов.

Все еще надеясь, что к завтрашнему дню его категоричность немного утихнет, я снова оставила этот ультиматум без комментариев. Сейчас нужно было сделать то, о чем просил Марк — показать ему эти два злосчастных сообщения (я все еще надеялась, что количество упоминаний о несчастном случае осталось прежним и его не растиражировали местные таблоиды)

К счастью, в этот раз мои ожидания оправдались: лента была забита новостями о небольшом наводнении, очередными политическими обещаниями красноречивых депутатов, информацией об обстановке на Ближнем Востоке, и я на какой-то неуловимый миг едва слышно и облегченно выдохнула. Может быть, «моё» происшествие все же затеряется и потеряет актуальность сред других громких событий национального, а то и международного масштаба?

Марк, склонившись надо мной, продолжал хмуро смотреть в экран, пока не было найдено сообщение, испортившее нам, как я наивно полагала, всего лишь день. Наконец, увидев, текст, он быстро пробежал его глазами и удовлетворенно кивнул головой.

— Я все понял. Этот настырный репортер не соврал. Это действительно сугубо гражданский, светский инцидент. Никаких оснований для судебных тяжб у нас нет, прямой ответственности за происшедшее ты не несешь. Но, Алеша, в плане морали и общественного мнения ситуация довольно паршивая, ты должна это понимать. Официально вменять в вину доведение до самоубийства тебе никто не сможет. В прямой связи с подростками ты не состояла, влияния на них оказать не могла. По сути, речь идет о своевольной трактовке текста, находящегося в общем доступе. Но при желании раздуть скандал у репортеров на руках все карты. Я лично крайне не люблю такие ситуации, неоднозначные в гражданском плане. Потому что их тяжелее всего регулировать. Там, где мерилом выступает не буква закона, а так называемая мораль… — Марк нахмурился, пытаясь сдержать тяжелый вздох. — Трудно делать какие-то прогнозы. Мораль — понятие зыбкое и очень удобное для манипуляций разгоряченной толпой. Оправданное на первый взгляд негодование и самосуд с забиванием камнями разделяет всего один шаг. И ты не можешь знать, будет ли он сделан. И когда именно.