Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза

Впрочем, думаю, мотивы, по которым Ромм бежал развлечений, не сводились только к дефициту времени и средств (в столице было на что посмотреть и не платя денег), а в значительной степени определялись общим настороженно-неприязненным отношением выходца из глухой провинции, воспитанного в янсенистском духе набожности и аскетизма, к суетному образу столичной жизни с его показным блеском и возведенными в абсолют правилами этикета, с ни на миг не прекращающейся погоней за модой и все новыми впечатлениями. «Я считаю потерянными людьми тех, – пишет он, – кто начинает свой жизненный путь с пустопорожнего краснобайства и со зрелищ. <…> Наши парижане настолько подвержены нелепостям краснобайства, что от них не услышишь ничего, кроме элегантно выстроенных, напыщенных и лощеных фраз, лишенных чувства и глубины» [290] . В письмах Ромма то и дело пробивается откровенная неприязнь к этой «искусственной», «показной» жизни обитателей столицы: «Удивительно ли, – пишет он в июне 1775 г., – что в этом месте, где люди видятся друг с другом, только чтобы избежать скуки, которую испытывают при возвращении домой, где сердечные привязанности никогда не рвутся, потому что никогда не возникают, – чувства превратились в атрибут этикета и внешней благопристойности? Случись какое-либо счастливое или печальное событие – смерть или рождение, – каждый спешит расписаться в книге у портье, и Вас не простят до конца Ваших дней, если Вы пропустите эту нелепую церемонию» [291] .

290

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 15 октября 1776 г. // Ibid. P. 329.

291

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 июня 1775 г. // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 1. P. 217.

Свое пребывание в столице он рассматривал как вынужденное и временное, как необходимую ступеньку к будущей карьере, каковую он мыслил себе только в провинции: «Я, не питая больших надежд, жду, когда пробьет мой час. Он станет началом спокойной и счастливой жизни, которую нельзя обеспечить себе в Париже, где так мало времени остается для себя и где его столько приходится тратить на других, чтобы получить хоть сколько-нибудь благоприятный прием в обществе» [292] .

292

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [апрель 1776 г.?] // Ibid. P. 280.

Коробило Ромма и вольнодумство столичных жителей: Париж, пишет он, это – «город, где стыдятся придерживаться добрых принципов нашей религии, где самая слабая оппозиция взглядам современных философов становится причиной самых безжалостных проскрипций против соответствующей книги» [293] .

Вообще о современных ему философах (Ромм даже как-то называет их «наши псевдофилософы» [294] ), являвшихся властителями дум парижского света и законодателями интеллектуальной моды в столице, он пишет с плохо скрываемым раздражением: «Вы меня спрашиваете о нравах большинства наших литераторов. Существующее здесь представление о добрых нравах столь отлично от того, которому следуют в уважаемом обществе, что если Вы с ним еще не знакомы, то можно сказать: тут вообще нет никаких нравов, кроме тех, которые диктуются прихотью, модой или, скорее, тем, что называется “хорошими манерами”, а точнее – философией» [295] . Мне кажется, Ромм характеризует здесь скорее общий стиль столичной жизни, неотъемлемой частью которого являлась философия, нежели собственно содержание современных ему философских теорий, ибо с последними, если верить его словам, ему просто некогда было ознакомиться: «Занятия медициной, анатомией, математикой дают мне более чем достаточно оснований отказаться от чтения какой-либо еще литературы» [296] .

293

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, сентябрь – октябрь 1775 г. // Ibid. P. 231.

294

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 17 августа 1775 г. // Ibid. P. 227.

295

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 22 апреля 1775 г. // Ibid. P. 195.

296

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [31?] марта 1775 г. // Ibid. P. 187.

Из всех столичных достопримечательностей, пожалуй, только различного рода достижения науки и техники вызывали у Ромма живой интерес. Так, побывав в Версале на деловой встрече, он осмотрел затем знаменитые парковые фонтаны и посетил не менее знаменитую тогда насосную станцию в Марли, о чем и сообщил в письме риомским друзьям [297] . Тех, вероятно, не вполне удовлетворил столь краткий «отчет» об увиденном в королевской резиденции, и они задали Ромму вопрос, который задавать явно не следовало, поскольку тот вызвал у него неподдельное раздражение:

297

Ibid.

Я удивлен Вашими упреками в том, что не сообщил Вам, видел ли я короля и королеву. Я их видел, так же как и всю королевскую семью, а еще я видел галерею, сады и зверинец Версаля, насосную станцию и сады Марли. Я рассказал Вам об этих последних, потому что мне доставило удовольствие описать их еще раз. Почему же Вы, хорошо разбирающийся в том, что заслуживает внимания разумного человека, иногда сами забываете о своих предпочтениях и задаете вопросы подобного рода? [298]

298

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 13 апреля 1775 г. // Ibid. P. 191.

Из того, что Ромм счел ниже достоинства «разумного человека» праздно глазеть на королевских особ, думаю, едва ли стоит делать вывод о его критическом отношении к монархии [299] . Скорее здесь проявилась его общая нелюбовь к бесполезным зрелищам, нежели какая-либо скрытая оппозиционность властям предержащим, ведь в стремлении заручиться покровительством сильных мира сего, как мы сейчас убедимся, он ничего зазорного для себя не видел.

* * *

299

См.: Galante Garrone A. Gilbert Romme: histoire d’un r'evolutionnaire. P. 53.

Для провинциала, приехавшего покорять Париж, необходимым условием успеха являлось покровительство какой-либо влиятельной персоны, согласившейся ввести неофита в высшее общество и стать, по крайней мере на первых порах, его проводником в извилистом лабиринте светской жизни. И если для Сюара, как мы видели, таким «ангелом-хранителем» был аббат Рейналь, то в судьбе Ж. Ромма ту же роль сыграл граф А.А. Головкин.

В дом Головкина Ромм попал, исключительно благодаря случаю (как оказалось, счастливому! [300] ), в качестве наставника сына хозяина, но уже довольно скоро изначально официальные отношения графа и нанятого им учителя – двух столь разных по происхождению и жизненному опыту людей – переросли в настоящую дружбу. Четыре месяца спустя после их знакомства Ромм писал землякам:

300

«Вы правы, поздравляя меня с тем, что я имею счастье знать графа Головкина» (Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [лето 1778 г.?] // Romme G. Correspondance. Vol. 1. T. 2. P. 431).

Г-н Головкин – мой друг. <…> Г-н Головкин осыпает меня любезностями. Я обедаю у него дважды в неделю, но он хочет, чтобы я бывал у него чаще. Он – человек просвещенный и любит говорить только о науках и об ученых. Беседы с ним мне бесконечно нравятся [301] .

Впрочем, молодой риомец, несмотря на искреннее расположение к нему русского аристократа, никогда не забывал о разнице в их положении, что вызывало у него некоторую неуверенность относительно истинной природы и прочности этой странной дружбы, в чем Ромм и признался однажды Дюбрёлю:

301

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 16 февраля 1775 г. // Ibid. T. 1. P. 172–173.

Чем больше моему самолюбию льстит то представление, которое возникло у Вас об отношении ко мне г-на Головкина, тем скорее я обязан вывести Вас из заблуждения относительно предполагаемой Вами его дружбы ко мне или, точнее, четко очертить ее границы. Этот господин слишком хорошо воспитан и образован для убеждения, что некоторая учтивость, приветливость и непринужденность в общении необходимы только для того, чтобы прочнее привязать к себе лиц, приглашенных воспитывать его сына, и уменьшить их корыстолюбие, оказывая им уважение подобным образом. Я никоим образом не хочу думать, что г-н Головкин руководствуется подобными чувствами, даря мне свою дружбу. Мое уважение к нему не допускает такой мысли; и для меня самого она была бы слишком унизительна. Однако, полагаю я, вполне достаточно и того, чтобы его поведение можно было интерпретировать двояко и допускать обе версии, не отдавая предпочтение ни одной из них [302] .

302

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 22 апреля 1775 г. // Ibid. P. 195.

Однако в дальнейшем Головкин, похоже, так и не дал Ромму каких-либо оснований сомневаться в искренности своих чувств. Граф продолжал выказывать риомцу свое благорасположение, охотно делился с ним новостями, услышанными при дворе [303] , приглашал погостить в своем загородном имении [304] , ввел в круг своих друзей.

Именно через Головкина Ромм познакомился с его приятельницей и соратницей по различного рода филантропическим начинаниям Мари-Генриеттой-Августиной Рене, графиней д’Арвиль (1749–1836), которая вскоре также стала постоянной покровительницей молодого риомца. Эту просвещенную аристократку отличала, по свидетельству современников, масса достоинств. «Она имела привлекательную внешность, была умна, нежна, весела. Я не знала в обществе человека более надежного и приятного, чем она», – писала о ней мадам Жанлис в своих мемуарах [305] .

303

См.: Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, [31?] марта 1775 г. // Ibid. P. 188.

304

См.: Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 октября 1775 г. // Ibid. P. 234.

305

Genlis S.F. de. M'emoires in'edits sur le XVIII^e si`ecle et la R'evolution. Paris, 1825. T. 1. P. 290–291. Цит. по: Rol-Tanguy H. Madame d’Harville // Romme G. Correspondance. Vol. 1. Т. 2. P. 674.

Впервые имя графини д’Арвиль упоминается Роммом в послании от 30 сентября 1776 г. [306] , но вполне возможно, что познакомились они гораздо раньше. В письме от 24 октября 1775 г. Ромм сообщает друзьям, что некая «уважаемая персона» хотела бы приобрести большую овернскую корову, дающую много молока [307] . Не исключено, что этой уважаемой персоной как раз и была мадам д’Арвиль, которая в то время занималась филантропическим проектом выкармливания коровьим молоком младенцев, брошенных матерями [308] .

306

Ibid. T. 1. P. 325.

307

Ж. Ромм – Г. Дюбрёлю, 24 октября 1775 г. // Ibid. P. 235.

308

Подробнее см.: Galante Garrone A. Gilbert Romme: histoire d’un r'evolutionnaire. P. 43.