Живая душа

Районный военкомат осаждала толпа добровольцев, Ракин метнулся в комитет комсомола, там был знакомый секретарь, земляк. В общем, удалось пробиться в число первых призывников.

Мать едва успела с ним попрощаться — приехала в тот час, когда Ракин, стриженный наголо, стоял перед военкоматским крыльцом, в шеренге мужчин постарше, и старательно держал равнение на грудь четверо того.

Мать плакала, порываясь отдать ему мешок с гостинцами, а Ракин стеснялся ее, стеснялся нелепого мешка и незаметно махал рукой, не разрешая приблизиться.

Сошел с крыльца военком, оглядел шеренгу.

— Ракин!

— Я!

— Выйти из строя!

Ракин тотчас почуял недоброе и остался на месте. Тогда военком подошел сам.

— Почему вы написали в заявлении, что уволены с работы?

— Я уволился!

— Вы убежали, товарищ Ракин. Самовольно. Приказываю немедленно вернуться по месту службы.

Ракин имел несчастье служить радистом в тресте «Комилес». Еще в школе мастерил приемники, детекторные и ламповые, потом выучился на коротковолновика. Конечно же надеялся, что с этой специальностью немедленно попадет на фронт, но выяснилось, что специальность-то как раз и подвела. В тресте заявили непреклонно: пока не подготовишь квалифицированную заместительницу, об армии не думай. А то и вообще дадим бронь.

В те июньские дни сорок первого всем казалось, что враг очень скоро будет отброшен. Ну, два месяца, ну — полгода продлится война. Оттого в тресте и злились на мальчишество Ракина, и оттого сам Ракин боялся опоздать на фронт. Вдруг без него немцев расколошматят?

Бешеными темпами Ракин подготовил себе замену — грамотную и толковую девчонку. Девчонка была к тому же в него влюблена. И это сокращало процесс обучения.

И вот уже на официальных правах, действительно отпущенный из треста, Ракин вновь стоял в шеренге перед военкоматским крыльцом, заново подстригшись. И вновь его провожала мать, собравшая в дорогу мешочек с провизией. И вновь плакала, порываясь подойти.

— Ракин! Выйти из строя!

Он спервоначалу подумал, что ослышался. Что это — отголосок горьких воспоминаний?

— Ракин, выйти из строя!

— Зачем?!

— Не пререкаться!

Тут даже его мать, плакавшая взахлеб, вдруг перестала плакать, подошла к военкому, спросила, почему ее сыну второй раз отказывают, ведь он не хуже других, он, слава богу, и вырос здоровым, и в школе обучен как следует, и на работе передовиком был…

— Не переживайте, мамаша, — сказал военком. — Никто ему не отказывает. Отдайте гостинцы да проститесь.

Через сутки Ракин был в райотделе. Пожилой подполковник в очках, кривовато сидевших на его носу, придирчиво расспрашивал:

— На какой аппаратуре работали? А на курсах? А дома?.. Ну ка, подробнее, сколько карточек связи? Та-ак… Пройдемте, поиграйте на наших машинках…

— Товарищ командир! — звеняще произнес Ракин. — Вы что? Здесь оставить хотите?!

— А это видно будет.

— Я бог знает сколько добиваюсь отправки на фронт! Я не согласен! Я категорически протестую!

Подполковник не перебивал, затем взял под руку и повел в аппаратную. Вот так и началась служба в органах. Год миновал, и второй миновал. Разгромили немцев под Москвой, и Сталинградская битва отгремела.

Лейтенант Ракин упрямо подавал рапорты об отправке на фронт. Но теперь это не было просто мальчишеством. Было сознательное стремление оказаться там, где сейчас каждый солдат на счету. И тем обиднее были отказы.

По утрам лейтенант Ракин являлся на доклад к подполковнику Кабанову.

— Железная дорога?

— Происшествий не было. Ночью воркутинский отстал от графика, в Княжпогосте меняли сгоревшую буксу. На перегоне под Микунью вошел в график.

— Усть-Уса?

Шло такое же занудное перечисление мелочей, случившихся в забытом богом аэропорту, где и самолеты-то не летают; на лесобирже, где последний пожар был до войны; на единственной районной фабричке, где шили солдатские рукавицы с двумя пальцами.

Иногда, правда, бывали «ЧП» — два или три раза кто-то «пищал» с территории республики. Выходил в эфир какой-то немецкий лазутчик. Но для лейтенанта Ракина борьба с лазутчиками ограничивалась таким вот докладом. На операцию лейтенанта не брали, и что там происходило — пойман кто или не пойман, — оставалось неизвестным. Был у лейтенанта Ракина пистолет, полагавшийся ему по должности, однако за два года Ракин им еще ни разу не пользовался. С таким же успехом можно было носить деревянный пугач.

Закончив ежедневный доклад, лейтенант Ракин не спешил делать поворот через левое плечо.

— Еще что? — спрашивал подполковник Кабанов.

— Рапорт. Он тут, в синей папке.

— Я приказывал разорвать его. Не подсовывай больше.

— Товарищ подполковник, — не стерпел однажды Ракин, — я же знаю, в прошлом году вы сами такой рапорт подавали! Сами на фронт просились!

— Один раз, лейтенант Ракин, глупость еще простительна. Но когда повторяется тридцать раз — ее надо пресекать. После следующего рапорта сядете под арест.

Порою подполковник Кабанов крайне удивлял Ракина. Вдруг возьмет и скажет:

— Глаза у тебя как у кролика. Завтра запрягай Серко, езжай на рыбалку.

— Какие сейчас выходные дни, товарищ подполковник?!

— И с фронта дают отпуск.

— Это с фронта!.. А мне и так перед людьми стыдно. Перед каждой женщиной краснею!

Та девчонка-радистка, которую он выучил в «Комилесе», уже воевала. Зимой пришла попрощаться, и лейтенант Ракин готов был провалиться сквозь землю от жгучего стыда. Слабенькую девчушку посылают под пули, а он, полный сил и здоровья, околачивается в тылу! Позорище какое!

Он старался все свое время уделять службе, выпрашивал дополнительные дежурства и поручения.

— Отдыхать ровно сутки! — приказывал Кабанов. — Можете идти.

Вот и вчера подполковник, глядя на Ракина поверх своих кривовато сидящих очков, произнес нечто фантастическое:

— А не съездить ли нам за грибами?

— Куда, товарищ подполковник?!

— За грибами. В лес.

— В начале июня?!

— Как раз сейчас-то и попадаются изумительные грибы, — сказал подполковник. — Попросите сержанта Елькина, чтоб утречком запряг Серко.

Нестроевик Елькин, исполнявший обязанности конюха, курьера, истопника и сторожа, с крестьянской основательностью смазал дегтем колеса двуколки, подбросил сенца, чтоб было чем покормить в дороге лошадку. И отправились за грибами.

— Как думаешь, почва везде оттаяла? — спрашивал Кабанов, неумело управляя лошадью. Вожжи он держал, как шлейф подвенечного платья.

— На полях?

— В лесу, в лесу.

Ракин кратко сообщил о свойствах здешних лесных почв.

— Ишь ты, — поддакивал Кабанов. — Гляди… А болота совсем оттаяли?