Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.

— Это было в селе Александровке, — рассказывал он о писателе, оставившем неизгладимый след в его душе. — Сидел я в избе и занимался своими делами. Вдруг прибегает вестовой и говорит, что меня требуют в столовую, там ждет какой-то представитель в штатском. Прибежал в столовую. Навстречу мне поднялся могучий мужчина в гражданском костюме. Лицо мне показалось знакомым, — потом я сообразил, что видел его портрет в газетах и журналах. Он пристально посмотрел на меня, словно прощупывал глазами, и спросил:

«Вы лейтенант Гамбург? Будем знакомы. Я Толстой Алексей Николаевич…»

Можете представить, как это меня ошеломило. Я недоумевал — зачем понадобился знаменитому писателю?

Толстой, увидев, что я растерялся, подошел ко мне, обнял и усадил на стул. Сам сел напротив и сказал:

«Посоветовал побеседовать с вами генерал Белов. Меня очень интересует, как вы смогли организовать в тылу врага танковый батальон. Я хочу написать об этом».

Алексей Николаевич предложил мне стакан чаю. Но я был так взбудоражен этой встречей, что — сам не знаю, почему — отказался. Писатель улыбнулся и сказал:

«Ну что ж, более крепкого ничего нет. Вот приедете в Москву ко мне, там найдем кое-что. Если не хотите чаю, тогда давайте побеседуем».

Он достал записную книжку с металлическими кольцами на корешке переплета, уселся поудобнее и стал слушать. Я и рассказал ему историю партизанского танкового батальона. Алексей Николаевич порой вставал, ходил по комнате, останавливался, вновь садился. Все время делал какие-то пометки в книжке. Засиделись мы далеко за полночь. Толстой прервал беседу и просил зайти завтра. Он проводил меня до дверей и, вновь обняв, сказал: «Не забудьте о завтрашнем дне. Все это очень интересно и для меня очень важно».

На второй день беседа продолжалась пять часов. Потом Толстой усадил меня в «эмку», и мы колесили по улицам Александровки и по соседним селам, разыскивая моих однополчан. Там писатель встретился с Сударевым…

Таковы источники знаменательного цикла толстовских «Рассказов Ивана Сударева». Таковы только штрихи работы писателя в газете и воинских частях. Смог он многое увидеть, услышать и написать. Но он буквально рвался на фронт.

Толстому все же удалось прорваться на фронт, на самую передовую. В июне 1943 года Алексей Николаевич вылетел из Москвы на Северный Кавказ по делам Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию фашистско-немецких злодеяний в Краснодаре и других районах края. Там он и побывал в боевых частях, на передовой.

Этого я не знал. Лишь спустя много лет в архиве Института мировой литературы я увидел письмо поэта Илья Сельвинского Алексею Николаевичу. Это письмо со штампом полевой почты на конверте все объяснило. Сельвинский, работавший во фронтовой газете, писал с Северо-Кавказского фронта Толстому: «…Был я на днях у товарища Г., к которому вы заезжали с Тюляевым. Этот товарищ рассказал мне о том, как Вы просили его показать Вам игру на некой шарманке, и угостил Вас, приказав „играть“ целому полку.

Цель обстрела выбрал не дальнюю, а ближнюю, по которой шарманки никогда не работают.

Поиграли, стало быть, и дело с концом. Вы уехали. Дела пошли прежним чередом.

Но вот тут надвигается самое интересное. Когда начали брать пленных немцев, оказалось, что игра имела последствия: в то время как Вы сидели у товарища Г. — на передовой у немцев прохаживался какой-то генерал, приехавший с инспекционными задачами. И вот этого-то генерала шарманка и укокошила. Это, несомненно, Ваша, Алексей Николаевич, заслуга! Ведь если бы не захотели повидать тот беглый залп, который Вы видели, т. Г. не выбрал бы ближайшую цель.

И до чего же Вы, оказывается, везучий. Я два года сижу на фронте, как пришитый, — и ни одного генерала не убил…»

Тюляев — это председатель Краснодарского крайисполкома тех лет, а «товарищ Г.» — командующий армией генерал, впоследствии маршал Гречко. Что же касается «шарманки», то каждому, даже самому не посвященному в военные тайны человеку, ясно, что это наши «катюши». По-другому Сельвинский не мог написать, цензура полевой почты это все равно бы «замазала», не пропустила.

И еще об одной встрече, правда необычной, хочу рассказать.

В марте 1943 года, в дни, когда советские люди щедро дарили свои средства и сбережения на строительство самолетов, танков, пушек для сражающейся армии, Толстой передал свою премию, присужденную ему за роман «Хождение по мукам», на постройку танка и попросил назвать его «Грозный», связав это название с именем Ивана Грозного, о котором в 1943 году написал драматическую повесть. Об этой повести писатель говорил так: «Она была моим ответом на унижения, которым немцы подвергали мою родину. Я вызвал из небытия к жизни великую, страстную русскую душу — Ивана Грозного, чтобы вооружить свою „рассвирепевшую совесть…“»

И вот в хмурое ноябрьское утро Алексей Николаевич с группой писателей, тоже передавших свои премии на строительство танков, выехали под Москву для вручения боевых машин их экипажам.

На поляне выстроились «тридцатьчетверки». Ярко светится на броне командирской машины белая надпись: «Грозный». У машины четверо танкистов. Трое совсем еще молодые парни в черных комбинезонах и шлемофонах. Четвертый, постарше, в фуражке и защитных очках на черном околыше.

Краткий митинг. Алексей Николаевич торжественно передает свой танк экипажу и обращается к нему с душевным напутствием. Потом осмотр машины. Толстой, горячий, любознательный, дотошный, взбирается на танк. Писатель осматривает приборы, вооружение. Он садится на место командира Беляева и, прищурив левый глаз, смотрит в прицел, затем пересаживается на место механика-водителя, просит, чтобы закрыли люк, глядит в смотровую щель, пытаясь представить себе, как из танка может выглядеть поле боя. Большой, грузный, с трудом уместившись на сиденье, спрашивает:

— Как, не тесно вам здесь?

— Ничего, — в том ему отвечает танкист, — там, в бою, утрясется…

Командир машины Беляев, бывалый танкист, награжденный орденом Ленина еще в дни Московской битвы, рассказывает о ходовых и боевых качествах своей «тридцатьчетверки», хвалит маневренность и выносливость машины.

Полчаса продолжалась беседа. Потом состоялся военный парад. Танки прогремели мимо трибун, пошли вдоль опушки леса и, круто развернувшись, остановились на поляне. Затем танкистов проводили на фронт.

Через некоторое время Толстой получил печальное известие: погиб «Грозный», погиб и его экипаж. Горько, как близких родных, оплакивали в семье Толстого эту гибель. Но война есть война. Даже узнать, где и как погибли танкисты, тогда не удалось.

Минуло двадцать семь лет. Из рабочего кабинета Толстого Ираклий Андроников вел передачу о жизненном пути и творчестве Алексея Николаевича. Он показывал различные фотографии. Среди них — известное уже нам фото «Грозного» и погибшего экипажа. А в это время в Краснодаре смотрел передачу бригадир слесарей-ремонтников завода «Металлоштамп» и… узнал себя. Это был командир «Грозного» Павел Беляев. Он не погиб. Не погиб тогда и «Грозный». Беляев сразу же написал об этом в Москву, а потом приехал в столицу и рассказал о судьбе «Грозного» и его экипажа.