Живая статуя

Я не обращал внимания на подталкивающие к новой войне слова. Провокация в данном случае не имела значения. Я даже не знал, что за чувства овладели мной. Мне вовсе не было жаль Эдвина или его необычайной сияющей красоты, сгубившей стольких людей. Просто я понял, что когда умрет он, безвозвратно будет утеряно все, что удерживало меня в этой жизни. Мир опустеет. Краски станут тусклыми, а окружающее безжизненным. Если я убью Эдвина, то вынужден буду и сам броситься на тот же меч, которым обезглавлю его. Другого пути быть не может. Наши жизни протекали вместе, и наши смерти будут едины. Эдвин будет отомщен в день своей смерти. Рука, убившая его, либо будет отсечена мною же, либо вонзит лезвие в мое же сердце. Вот она кульминация мести за смерть волшебного существа. Разве нет чего-то необычайного в том, что сам убийца мстит себе за смерть убитого. Это все чары Эдвина, они убивали меня. Любой, кто пленился им, вынужден был страдать. Возможно, даже мертвый Эдвин был бы достаточно силен, чтобы толкнуть меня на страшный необратимый поступок.

— Что ж, в ад мы отправимся рука об руку, — прошептал я, даже не задумываясь о том, что стоящий рядом тоже меня слышит.

Он что-то фыркнул себе под нос и загадочно возразил:

— Ошибаешься. Принц был праведником, на небесах таких любят. Может быть, этот мученик, действительно, станет архангелом, а вот дракон отправится прямиком в ад, и ты последуешь за ним.

— Что? — я подозрительно сощурился. — О чем вы говорите?

— А на что ты еще мог рассчитывать. В отличие от него, ты не ангел. Ступив на путь колдовства, ты сам заложил собственную душу. Каждый чародей осужден на адское пламя. Можешь каяться, молиться или снова грешить, Батист, все равно твое будущее уже предопределено.

— Вы специально завлекли меня на этот путь, — обвинил я.

— И ты охотно поддался, как и все твои предки, как твоя сестра. Поздно поворачивать обратно, никто не заставлял тебя принимать наследство, ты согласился сам.

— Не сам, вы меня вынудили, — возразил я, хотел добавить что — то еще, но язык меня не послушался. На какое-то время я словно онемел, собирался кричать и спорить, но слов моих было не слышно. Губы, конечно, свободно шевелились, но с них не слетало ни звука.

— Вперед, Батист! Мы с тобой устроим такое грандиозное зрелище, какое человечество не сможет забыть уже никогда.

Выговаривая по дороге какие-то восторженные реплики на неразборчивом непонятном языке, наставник потащил меня вниз по лестнице, а потом на улицу. Мне казалось, что в каждом темном уголке дома его голосу вторят самые разнообразные, воющие и смеющиеся голоса. Я даже не задавался вопросом, как накрепко запертая дверь могла так легко выпустить нас. Моему слуху не удалось уловить ни скрипа замка, ни скрежета петель, мы, как будто, просочились сквозь филенки и в считанные секунды оказались возле выхода.

Наружная дверь вообще оказалась не заперта, словно хозяева были абсолютно уверены в том, что им ничего не грозило, ни грабители, ни взломщики, ни воры. Напротив, Люциан и Колет, как будто, ждали, а вдруг кто-то, как и я, заметит их дом, войдет к ним и попадется в лапы какой-то невообразимой твари, которая обитает в каждом дюйме окружающего пространства и с нетерпением ждет жертвы. Возможно, сам дом и был как раз таким вот голодным, жаждущим чудовищем, и оно ждало, пока у какого-то прохожего с глаз спадет пелена, он увидит, что дверь распахнута, и не сможет пройти мимо.

Очутившись на улице, я уже по — новому взглянул на ночь, окутавшую Виньену, и холод пробрал меня до костей.

— Это будет памятная ночь, — шептал надо мной голос безумного наставника, а его костлявая, но сильная рука увлекала меня куда-то вперед, ближе к центру спящего города. Обрывки лохмотьев развивались вокруг мощной, крупной фигуры, и, как это ни странно, рубище на ней выглядело внушительным, даже величественным, будто некогда было не бесформенным балахоном, а мантией, теперь уже износившейся за столетия, но все так же неизменно оставшейся символом монаршей власти.

Грозное сильное существо, пленившее меня, все состояло из костей и лоскутов обожженной кожи, но эти кости, как будто, были сделаны из крепчайшей стали. Я чувствовал, как на ребрах, под балахоном, копошатся черви, мелкие крабы или другие отвратительные твари, от близости которых я испытывал сильное отвращение. А тот, кто тащил меня вперед, все выговаривал какие-то странные, длинные, бессмысленные для моего слуха слова, и кто-то, невидимый в ночи, постоянно вторил ему.

Хотелось спросить, куда мы идем, зачем, взаправду ли собираемся устроить пожар в Виньне. Жаль, что язык меня не слушался, иначе я уже давно стал бы кричать так, что один из многочисленных ночных караулов обратил бы на нас внимание. Почему-то ни один дозорный на нашем пути не встретился, будто мы специально обходили каждый ночной пост. Наставник вел меня теми проулками, где и днем-то реже всего встречались прохожие. Казалось, что мы бредем по темному, нескончаемому лабиринту, и просвета нет, конца тоже. Было трудно разобраться в потемках, куда мы идем, и я сам удивлялся тому, как быстро и ловко мой проводник находит верный путь. Ему удавалось ни разу не споткнуться, не наткнуться на фонарный столб. А вот я, если бы он не тащил меня за собой, давно бы уже оставил попытки выбраться из кромешной тьмы узких незнакомых улиц.

Только заметив впереди между расступившимися зданиями просвет, я догадался, куда мы идем. Площадь! Он вел меня к королевскому дворцу, к самому центру города, и почему-то именно сегодня там не видно было ни одного охранника. Никто не окликнул нас, когда мы двинулись вперед, ничьи скрещенные алебарды не преградили нам путь. И это как раз в ту ночь, когда мы замышляли недоброе, точнее не мы, а тот, кто вытащил меня из постели и насильно привел на площадь. Его лохмотья свободно развевались, хотя ветра не было. Крепкая, но костлявая рука вытянулась вперед, и вдруг в ней ярко вспыхнул факел, и сверкающие искры оранжево-красным фейерверком рассыпались в разные стороны, озаряя мглу. Я готов был поклясться, что еще секунду назад никакого факела не было. Мой проводник не мог так быстро извлечь его из-под полы своего балахона или прихватить где-то по дороге. Факел возник в его руке так быстро и необъяснимо, как может, наверное, только кролик выпрыгнуть из до этого пустой шляпы фокусника. Вот только если бы мой наставник решил вдруг извлечь кролика из пустоты, то у него были бы красные, как этот огонь глаза и жажда перегрызть горло любому приблизившемуся, так что фокус вышел бы далеко не на потеху публики.

— Скорей сюда, мои крошечные помощники! — вдруг крикнул проводник, и его ногти с силой врезались мне в запястье.

Где-то, кажется, под самой землей, на которой мы стояли, и под сваями каждого дома закопошилось множество мелких, гадких лапок. Я почти видел, как крысы, мыши и другие гадкие твари выбираются из подвалов, нор, различных лазеек и серыми копошащимися массами устремляются на площадь, присоединяются друг к другу и в результате превращаются в одну бесчисленную армию. Бежали они, правда, не слишком быстро. Я не сразу заметил, что каждая из них что-то волочит за собой: обрывок парусины, обломок доски или осколок от полена, одним словом, все, что легко воспламеняется. Все это зверьки быстро скидывали в одну кучу в самом центре площади и с писком убегали, предоставляя возможность тем, кто бежал сзади, тоже подкинуть в горку мусора что-нибудь еще.

— Давайте, давайте, тащите все, что можете найти, — приговаривал рядом со мной басистый голос наставника, а глаза его алчно поблескивали при виде того, что куча щепок и досок на площади растет.

Через считанные минуты костер был уже сложен, такой огромный, каких, наверное, не складывали даже слуги Августина перед массовым сожжением ведьм. Гора выросла еще на несколько дюймов, а зверьки с писком убежали назад в свои укрытия. Теперь не хватало только огня. Я покосился на ярко пылавший факел в руке моего наставника и попросил.

— Пожалуйста, не надо, — каким-то чудом голос снова вернулся ко мне, но я не успел этому обрадоваться. Сейчас было не подходящее время для какого-то ни было веселья. Факел, медленно приближающийся к обломку доски, завораживал меня и пугал. Костлявая рука, словно дразня, медленно двигала им в воздухе перед кучей, как бы вычерчивая дымом во мгле какие-то причудливые символы и рисунки.

— Посмотрим, чье пламя окажется более жгучим, мое или твое? — прошипел поджигатель, но обращался он на этот раз не ко мне, а к кому-то другому, возможно, тому, кто сейчас, ничего не подозревая, спал в королевском дворце. Возможно, кто-то один-единственный, дремлющий там среди прочей челяди и знати, был причиной того, что сейчас пламя обрушится на весь город. Огненную волну уже будет не остановить, когда она разрастется и наберет мощь.