Живи, Мария!
Шрифт:
И газеты, конечно, как без них! Но Мане не сильно нравилось: буквы мелкие и слова неживые.
Нежная и уютная Мария рядом со вспыльчивым Иваном (повторюсь, при ней он ухитрялся крепко держать свой норов на коротком поводке) вместе составляли одно большое человеческое Счастье.
Глава 8
Маруся родила сперва сына – щекастого, румяного, крепкого. Назвали Геной. Следом Людмилку – лапочку смешливую и капризную чуток.
Ивана таким счастливым прежде ни разу не видели. Часами возился с карапузами. То Генку тренирует, говорит, в летчики его отдадим. А что? Пусть по небу летает,
А Людочка – булочка с маком, бывало, запросится к папке на руки и ластится. У Ваньки от умиления ажно слезы выступят.
Вечерами повадились гулять в парке культуры и отдыха им. Шумилова. Людонька на широких плечах отца сидит, ножки свесив, едет королевишна. Гена за мамкину руку держится, марширует.
В том парке и летний кинотеатр был. Под открытым небом расставлены добротные деревянные скамейки, на массивных чугунных опорах. Сидишь себе, то на экран смотришь, то на звездное небо любуешься – джуда чиройли!3 Картины крутят разные. Некоторые по сто раз смотренные, и все одно – диво дивное! Любила Маруся те походы.
У ворот кучкуется базарчик. Бабки-узбечки торгуют просоленным творогом, высушенным на солнце. Курт – название. Такие кисло-соленые «мраморные» шарики. А еще продают сладкие кирпичики из кунжутных зерен в меду, для малышей – первое лакомство. И узкие газетные кулечки с ядрами абрикоса в комочках соли – к пиву. А то и миндаль – нет-нет да и попадется, но дороже. А еще фисташки, семечки, воздушная кукуруза.
Для стариков насвай предлагают. Это крошево из травы, такое буро-зеленое, типа нюхательного табака. Некоторые любители уважают его не только носом втягивать, но и под язык класть. Сколько ни добивалась Маруся у Ивана: к чему эту гадость пользуют, так и не объяснил, все отшучивался.
Восточный базар без джиды – и не базар вовсе.
В том парке как раз та джида – лох узколистный, дерево колючее, с ажурной кроной, – и произрастала. Листья-ленточки и мелкие плоды покрыты серебристо-белым налетом из звездчатых чешуек. Сами ягоды желтые, отдаленно напоминают финики. На вкус терпко-сладкие, рыхлые внутри. Цветущая джида – самое ароматное в мире растение, дух от нее такой, такой… словами не передать… нюхай – век не нанюхаешься!
Глава 9
А тут откуда ни возьмись напасть. Понятное дело, Ивана по командировкам гоняют, на работе допозна, дежурства с ночи в ночь зачастили, но Маню не проведешь. Все вроде по-прежнему. Так, да не так. Муж в глаза не смотрит, торопыжничает, чуть чего – из дома стрекача.
А на майские, после демонстрации, сели за стол отмечать честной компанией. Наблюдает Маруся такую картину: телефонистка Раечка, хной крашенная, прикатила нафуфыренная, набурмосила морду свою нахальную – губы кумачовые, как переходящее Красное знамя. И гляди, стерва, телепается вкруг Ваньки, подначивает, хихикает. То задницу свою мясистую оттопырит, то титьками пудовыми трясет. А муженек – нет чтобы осадить лахудру, рад-радехонек. Патефон завели, дык он и плясать поднялся. Фокстрот, видишь, тонкая штука, а она, Маня, мол, не умеет, зато Ржавая – мастерица.
Маруська молча сглотнула обиду, узелок для памяти завязала. Думает: «Чего зря огонь жечь, кабы застала в располохе, тада б отдубасила обоих, а не пойман – не вор. Обожду малясика…»
Ночь. Дети спят, милок – на дежурстве. Луна лупоглазая во все щели лезет, колючим светом царапает.
А у Мани свербит: с боку на бок, с боку на бок.Мысли, как черные мухи,
Всю ночь не дают мне покою,
Жалят, жужжат и кружатся
Над бедной моей головою…
Как там касатик труды праведные справляет? Сбегать разве, проведать? Обулась, платок повязала – и в дозор.
В строительном вагончике свет. Заглянула в окошко и не удивилась, сердце чуяло: дежурить – одна услада. Сидит Райка, предобрая, у Ивана на коленях и шурудит в портках. Нетрезвые оба, водкой гретые. Вон недопитая «паллитра» на столе.
Скулить – не Манин характер. Взъерепенилась жена законная и стремительно пошагала домой. Идет, думает: «Кабы любовь напала – ладно, а тут – прости Хосподи! – хто тока ту Райку не жамкал?! Ну, курва, береги лохмы! И ты, Блоха, насмеесься! Не блоха ты, а клоп – мал да вонюч. Все мужики на одну колодку! Не-ет, ругацца не стану, не на ту напали! В овцах – век не ходила!»
В сарае взяла тачку, погрузила точильный станок и топор рядом приладила.
По дороге колеса гладко крутились, а вот по полю тяжко: то завалятся, то буксуют. Манька и волоком, и в объезд, взмокла, не сдается, тащит. Как представит этих двух, так и скрипнет зубами, отдышится и дальше прет.
В это время последняя пуговка на Райке лопнула, ляхи оголились и…
Вдруг зарево, будто молния за окном. Грянул звук: не то рык, не то скрежет. Адово светопреставление – не иначе! Они к окну – ни черта не видать. Пожар, что ли?! Быстрей на улицу! Из вагончика первым вылетает Иван замирает как вкопанный. Не успев затормозить – бумс! – сшибает ухажера Райка ошарашенная.
Луна ощерилась, ухмыляется ртутным светом. Ясно видно фигуру с топором, и фейерверк раскаленных стальных брызг – дж-ж-ж! Камень крутится и целует топор – дж-ж-ж! – искры всполохами. Дж-ж-ж! – металл по металлу мерзко. Дж-ж-ж! – ледяная улыбка. Дж-ж-ж!!! – как заведенная. Пальцем по лезвию для пробы – дзынь! – и снова – дж-ж-ж! Маруся выпрямляется во весь свой росток и со всего маху одним ударом по тачке – хрясь! – щепки в стороны! Молча разворачивается и уходит во тьму.
Утром Иван приплелся с покалеченной тележкой. А Маня? Маня нежная, услужливая, спокойная. О ночном происшествии ни словом, ни взглядом. Тишь, гладь да Божья благодать!
А шалопутную Раиску с той ночи больше не видели…
Глава 10
Трельяж – это вам не грильяж! Хотя как сказать. Приятность несусветная и то, и другое.
Приволок Иван тот подарок к полуночи. Дети спали. Маруся по хозяйству задержалась, носок штопала. (Носок – он в то время еще каким хозяйством был, ценным.) Натянула на граненый стакан и чинила пятку суровыми нитками. Пята отчего-то завсегда слабое место, исторически сложилось.
Блохин сперва зашел сам, хитро улыбаясь, руки затекшие мнет.
– Мань, я тут… того… подарок тебе. – Выскочил за дверь и занес тяжелый деревянный щит. – Во-от… Закрой глаза!
Водрузил осторожно на комод и развернул створки, как книжку-раскладушку.
Маруся глянула, ахнула и оторопела:
– Купил?!.
– Не-е… – хохотнул, – сменял.
И тут она заметила, что он не в сапогах, а в каких-то драных чеботах.
– Какой же ты у меня дурачок!
Подскочила к милому, привстала на цыпочки, дотянулась до щеки – чмок! Обняла крепко-крепко. Слезами измочила рубаху.