Жизнь и судьба Федора Соймонова

— А пошто?

— Черны тучи собралися. Покамест они рядом, протектора твово окутали, но и тебя сия беда не минет... — Он помолчал и снова сыпанул прибауткой: — Ныне Артемоше — цена два гроша, шейка — копейка, алтын — голова, по три денежки — нога: вот и вся ему цена. А завтра и ты можешь не дороже стать.

Знакомы, знакомы присловья эти были Федору. Не так чтобы хорошо, но все же слыханы. Вот только где?.. Ну кабы он еще поговорил...

— А ты сам-то чей?..

— А ты все не признал? — Человек распахнул епанчу, подбоченился, заскреб ногою, рукою замотал, заквохтал по-курячьи. — У нашей у Параши сорок рубашек, а подует ветер — и вся спина гола...

Федор не улыбнулся.

— Никак Квас... — поперхнулся и договорил: — Михайла Алексеевич?..

— Да ты уж говори, договаривай — Квасник я, ничего, привык.

Он снял маску. На глазах у придворного шута князя Голицына переливались, блестели дорогими окладными самоцветами слезы:

— Ноне подписан господину обер-егермейстеру страшный суд.

Он поворотился к иконам и зашептал неслышные, но покаянные слова. А Федору на ум пришли рассказы о юродивых, читанные им в рукописных житиях: «ночью юрод молится, на людех же никогда». Не оттого ли он не видел никогда Квасника во дворцовой церкви, что тот позор свой шутовской обратил в крест и как крест нес свое «самоизвольное мученичество»? «Во дни по улицам ристаше, яко во пустыни в народе пребываше, похаб ся творяше, в нощи же без сна пребывая, господу богу моляшеся...» — вспомнил Соймонов слова из жития блаженного Максима Московского, юродствовавшего миру еще во времена великого князя Василия Темного...

Голицын перестал молиться.

— Да ты не томи, Михайла Алексеевич, чево случилось-то?.. — Чувствуя свою вину перед Голицыным за «Квасника», Федор специально еще раз назвал его полным именем.

И это возымело действие. Уже много лет в этом дворце никто не произносил так имени несчастного шута. Он выпрямился, потянулся к уху Соймонова и заговорил торопливо, но уже не тем неузнаваемо-пугливым шепотом, а голосом, в котором страх был не на самом первом месте.

— Был надысь в Кабинете промеж министров великий спор. Пошло на «да» и «нет». Его светлость все твердил, что-де надобно полякам за потравы, за чрезвычайные убытки и насилия, учиненные нашими войсками при марше чрез владения Речи Посполитой в минувшую кампанию, сатисфакцию сделать и вознаграждение по требованию дать...

Федор перебил:

— То мне ведомо, еще осенью граф Огинский в Петербурге великой контрибуции добивался. Ея императорское величество великая государыня, полагая, что сии требования графа чересчур велики, определила послать на места комиссаров для учинения осмотра потрав и разорений. И факты оказались в совершенстве с донесением посла несогласными.

— Об том я и говорю. Одначе его светлость разны резоны изволил представить...

— Не может быть, Михайла Алексеевич, чтобы его светлость и граф Огинский, посол Речи Посполитой, об одну руку играли...

— Э-э-э... Кого черт рогами не пырял. Да не об том речь. Его высокопревосходительство господин обер-егермейстер кинулся доказывать, как польски жалонеры принимали сторону врагов наших — турок, и что-де они во все времена желали нам вреда, так пошто же щадить и ласкать сей народ, к нам издревле недоброжелательный?.. А его светлость знай свое гнет: будем платить, да будем платить... А уже его сиятельство Андрей Иванович Остерман и князь Черкасский к тому склоняться зачали...

Голицын замолчал и отер полою епанчи рот от слюны.

— Ну же, ну? — понудил его Федор, спеша услышать конец истории.

— Чево понукаешь, не кабальный я тебе...

— Прости, Михайла Алексеевич, крайность понуждает.

И снова помягчел от учтивого обращения голос шута.

— Ладно, виноват да повинен — богу не противен... Распалился господин Волынский, себя не помнил. Кричать стал, и выкричал, что-де он не владелец польский и не вассал Речи Посполитой, а посему причин для себя подлисивать шляхетству польскому не видит... — Федор при этих словах и рот раскрыл. — То-то и есть. Кабы ты видел, господин вице-адмирал, как вспыхнул его светлость. Надулся, ровно мышь на куль. С места встал, из покоя вон вышел и дверью хлопнул.

Затряс головою Соймонов, понимая всю предерзостность неосторожного поведения патрона. Этого Бирон не мог простить. А Голицын продолжал, понизив голос снова до едва слышного шепота:

— В тот же вечер в опочивальне у государыни пал герцог Курляндский на колена пред ея величеством и просил нарядить суд праведный на него и господина обер-егермейстера по всей строгости законов и по монаршьему усмотрению. Государыня не желала суда. Но господин герцог Курляндский сказал: «Либо ему быть, либо мне» — и пошел прочь, объявивши, что подаст челобитную о винах и продерзостях кабинет-министра.

Голицын замолчал, и оба некоторое время стояли, не произнося ни слова. Федор понимал, как должен был разъяриться Бирон. Будучи герцогом Курляндии, он находился по законам в вассальной зависимости от Польской короны и имел весьма сильные побуждения заискивать расположения вельмож польских и шляхты. Потому он, конечно, и воспринял слова Артемия Петровича в полном смысле, каковой тот и вкладывал в них, не думая о возможных последствиях. Это тогда, когда герцог был обеспокоен за свое будущее в связи с припадками императрицы. Он не мог не видеть, что живет своекорыстными интересами, без всякой пользы для России, кормится за ее счет и разоряет. И чем лучше он сам это понимал, тем больше старался убедить себя и заставить убедиться других в том великом счастье, которое он оказывает этому чужому для него государству своим милостивым вниманием к его делам. Трудно было сыскать более уязвимое место, чем указать на то, что партикулярные выгоды герцога приносят лишь вред интересам России...

Что же будет? Соймонов понимал и то, что Остерман с радостью ухватится за любой повод, чтобы погубить Артемия Петровича, перебежавшего ему дорогу в Кабинет, особенно с тех пор, как стал единственным докладчиком у императрицы по кабинетным делам. Теперь уже Андрей Иванович не так часто был призываем для советов и не чувствовал более себя тем наинеобходимейшим оракулом, единственным для императрицы, Бирона и всего двора. Волынский в чем-то заместил его...

— Ты, Федор Иванович, — прервал молчание Квасник, — чаю, сам понимаешь, что сказываю тебе все под рукою. И коли ты имя мое назовешь, не сносить мне головы. Но тогда и ты жизни решишься со всею фамилией своей. Я на дыбе молчать не стану. На господина обер-егермейстера мне насрать, как в тетрадь, где слов не понять. А тебе я зла не желаю. Послушайся меня, старого, уезжай, ваше превосходительство, из Санкт-Питербурха. Пережди где в глуши лихую пору. Более я тебе, видит Бог, ничем помочь не могу.

Он перекрестился на дальние огоньки лампад, надел на лицо маску и молча, поклонившись Федору, поворотился и пошел к выходу. Соймонов так же без слов последовал за ним.

5 Прибавление. КТО ЕСТЬ КТО? ГОЛИЦЫНЫ....

Кто таков был Михаил Алексеевич Голицын-Квасник и почему именно на него пал выбор Бирона? Ведь Голицыны — княжеский род, который вел свое происхождение от великого князя Литовского Гедимина, сын которого Наримунд, во святом крещении получивший имя Глеба, стал в 1333 году князем Новгородским, Ладожским, Ореховецким и прочее, вполне успешно противостоя захватническим планам Ивана Калиты, князя Московского. Один из праправнуков Глеба — Михаил Иванович Булгак получил прозвище «голица», от кожаной рукавицы, надеваемой на руку без шерстяной вареги. Он-то и явился родоначальником фамилии. В пятом поколении от Михаила Голицы род разделился на четыре княжеские ветви, образовавшие сильный клан, который играл важную роль на многих этапах русской истории. Мы еще встретимся со злою судьбой представителей этой фамилии в ходе нашего повествования, поскольку в ней оказался замешан и Федор Соймонов. Но это позже. А пока — происхождение и жизнь князя Михаила Алексеевича Голицына.

Он был внуком знаменитого государственного деятеля периода царствования Алексея Михайловича, князя Василия Васильевича Голицына — чашника, государева возницы и главного стольника, важного боярина и оберегателя престола после смерти царя. Начальник Посольского приказа, высокообразованный и умный боярин князь Василий Голицын был первым советником царевны Софьи Алексеевны, правительницы государства за малолетством братьев-царей Петра и Ивана Алексеевичей. Был Голицын не просто советчиком царевны, был он, говорили, и ее другом сердечным, «находясь в случае». Однако внук его Михайла родился не в боярских хоромах, не в московском тереме, а в простой избе далекого северного края, в глухом зырянском селе Яренске, неподалеку от Каргополя, где его дед со всем семейством своим находился в ссылке.