Жизнь и время Гертруды Стайн

В США Хемингуэй частично подрабатывал в качестве помощника редактора неприметного журнала такой же малоприметной организации под названием Кооперативное Общество Америки. 21-летний юноша предпринимал всяческие шаги, чтобы напечататься на серьезном уровне, и, познакомившись с Андерсоном, понял, что тот сможет оказаться полезным в достижении цели. Критики сошлись во мнении, что Андерсон не многим помог ему со стилем, у Хемингуэя уже выработался свой лапидарный, журналистский стиль. Но советами касательно договоров, гонораров, положительными отзывами и протежированием в издательствах опытный писатель оказался полезен. В первые несколько месяцев Андерсон регулярно встречался с Хемингуэем. Кстати говоря, именно он настоятельно советовал молодому литератору читать русских классиков, особенно Тургенева. Позднее Хемингуэй использовал название одного из произведений Тургенева для своей литературной пародии.

В 1922 году Хемингуэй получил назначение в Париж для освещения европейских событий. Уже тогда Гертруда обладала такой известностью и положением в местном литературном обществе, что личное знакомство с ней числилось первостепенным пунктом в расписании каждого американца, прибывающего в Париж. Тем более, лица творческого. Тут и пригодился Андерсон. В столицу Франции начинающий писатель прибыл с рекомендательным письмом от него. Несколько месяцев Эрнест не решался зайти на улицу Флерюс. Андерсон характеризовал юношу как человека, «интуитивно поддерживающего все хорошее, что происходит здесь». Гертруда уловила эту настроенность Хемингуэя. Она приняла молодого человека и его молодую жену Хэдли всем сердцем. Гертруде было тогда 48 лет, а Эрнесту — 23, он был красивым, темноволосым, выглядел иностранцем. Гертруда особенно отметила его глаза, не столь интересные сами по себе, сколь характерные нескрываемым любопытством.

А вот первое впечатление Хемингуэя: «У нее красивые глаза и решительное лицо немецкой еврейки». Она напомнила ему крестьянку Северной Италии — одеждой, подвижным лицом и красивыми густыми, живыми эмигрантскими (sic!) волосами. Посетив квартиру Хемингуэя, познакомившись с ним поближе, она прочла его рассказы и начатый роман.

Гертруда отметила, что проза содержит чересчур много описаний, и не особенно привлекательных: «Начни сначала и сконцентрируйся [на тематике] <…> Пиши и принеси мне всё, что написал с вечера. И пиши именно то, что ты видел и как. Не говори, нравится тебе написанное или нет… Выкидывай слова. Выкидывай все, кроме того, что видел и что случилось». Она также посоветовала как можно скорее бросить журналистику: «Если ты продолжишь работу в газете, то никогда не увидишь вещи в сути своей, всегда будешь видеть только слова и ничего не добьешься, если, конечно, намереваешься стать писателем». По ее мнению, в таких случаях уж лучше работать в прачечной, а не в журналистике: «Зарабатывать на хлеб на стороне и заниматься писательством никак нельзя». Кроме того, она открыла ему много верных и ценных истин о ритме и повторах.

Рассказы ей понравились, за исключением Там, в Мичиганеиз-за выраженной эротической канвы. Молодая женщина впервые испытывает сексуальное влечение к приехавшему кузнецу. Короткий рассказ заканчивается сценой соблазнения. Хемингуэй несколько удивился ханжеству Гертруды, но она объяснила свою критику несоответствием этой сцены всему сюжету, и использовала слово inaccrochable.Трудно сказать, какой корень она изобрела для образования этого слова. А потому на недоуменный взгляд собеседника, объяснила: «Это все равно, как картина, которую художник может нарисовать, но не сможет никогда выставить из-за вульгарности. Не сможет ее купить и коллекционер, поскольку не сможет ее повесить». На слабый протест автора, объяснившего присутствие сцены желанием показать жизнь, как она есть, Гертруда категорически заявила: «В мизансцене нет смысла. Это неправильно и глупо».

Гертруда старалась в критических оценках избегать деталей и отказывалась редактировать. «Когда видение не четко определено, — утверждала она, — слова становятся безжизненными». Более того, в одной из рецензий, едва ли не первой, на сборник Три рассказа и десять поэм,она посоветовала Хемингуэю сконцентрироваться на поэзии, а не на прозе.

В отличие от Андерсона, который в какой-то мере и на определенном отрезке времени находился под влиянием Гертруды, Хемингуэй не изменил своему стилю, хотя многое из ее советов усвоил. Характерна одна из его ранних рецензий на сборник География и пьесы(1923). Отдавая должное Гертруде, он называет ее прибором, которым можно измерять уровень цивилизации, и человеком, обладающим наибольшим интеллектом среди современных писателей. И далее: «Если кто-нибудь одолжит вам книгу [Стайн] или вы купите ее, то почувствуете себя на несколько часов очень счастливым. Но книга также вызовет у вас беспокойство. Если вы писатель или читатель, то научитесь кое-чему».

Молодой человек частенько пропадал у Стайнов, разглядывая картины, стоявшая перед ним рюмка регулярно наполнялась, разговор постепенно набирал темп. Он полюбил уютную атмосферу улицы Флерюс, 27. С первой же встречи Гертруда приняла на себя главенствующую роль, что оправдывалось как ее возрастом (она вполне годилась ему в матери), так и сложившимся авторитетом. Практически большую часть времени в разговорах занимала именно она. Гертруда испытывала определенное удовольствие, курируя молодого автора. Он внимательно прислушивался к ее словам, умел льстить в подходящий момент. Советы касались и его личной жизни: как исхитриться и, несмотря на скромный бюджет, приобрести картину. Например, следует покупать недорогую одежду, удобную в ношении и малоснашиваемую. Хэдли, жена Хемингуэя, смотрела с ухмылкой на одеяние Гертруды. Когда писатель собрался с женой в Испанию, Стайн и Токлас снабдили их полным комплектом необходимых сведений и рекомендаций. Главное — следовало посетить корриду, что Хемингуэй сделал, оставшись в полном восторге. И настолько, что имя новорожденного сына включало имя одного из тореадоров (Никанор). Гертруда, кстати говоря, стала крестной матерью ребенка.

Гертруда с Андерсоном считали, что Хемингуэй как писатель созрел благодаря их общим усилиям. Отмечая влияние Стайн на Хемингуэя, литературовед и писатель Лайл Ларсен ставит в пример два рассказа Хемингуэя, написанные в 1924 году — Дом солдата и Мистер и миссис Эллиот.О последнем он говорит следующим образом: «Рассказ… настолько близко имитирует ее манеру скрытых аллюзий и иронических повторов, что, кажется, будто у Хемингуэя перед глазами была копия произведения Стайн в момент сочинительства. По крайней мере, в его голове звучал ее голос, когда он писал».

Стайн еще несколько лет после первого знакомства оставалась наставницей и близким другом (из письма Хемингуэя Андерсону: «Гертруда и я просто как братья»), советчицей по многим бытовым вопросам. Не оставался в долгу в тот период и Хемингуэй. Став в 1924 году заместителем редактора Трансатлантик Ревью,журнала, издававшегося в Париже, постарался протолкнуть публикацию произведений Стайн. Однажды он появился на улице Флерюс с новостью: издатель журнала Форд Мэддокс Форд, сам литератор, согласился печатать отрывки романа Становление американцев:

Я сказал ему, что тебе понадобилось четыре с половиной года работы… Он интересовался, согласишься ли ты на 30 франков за страницу (его журнала)… Я пояснил ему, что это большая удача для журнала, достигнутая только благодаря моему таланту уговаривать. У него создалось впечатление, что когда ты соглашаешься печататься, то получаешь большие гонорары.

Требовалось немедленно принести первые 50 страниц текста. У Гертруды хранился только переплетенный вариант романа, и Хемингуэй с помощью Элис не только перепечатал нужные страницы, но и сам отредактировал гранки — занятие, не самое любимое Гертрудой. Она с благодарностью признала: «Хемингуэй все сделал сам». Вышло 9 публикаций, были проблемы с оплатой, но Хемингуэй всячески старался помочь своему ментору: «Единственная причина, по которой журнал выживает — публикация твоего материала. Если они попробуют прекратить его публикацию, я устрою такой скандал и шантаж, которые подорвут все их предприятие. Будь твердой». Увы, Форд, узнав, что роман неимоверного объема, крутился, крутился, пока не прекратил публикацию.

Редактирование рукописи заметным образом повлияло на писательское мастерство и самого Хемингуэя. В одном из писем того времени он делился с Гертрудой: «Впрочем, разве не трудна литературная работа? До того, как я встретился с тобой, она давалась легко. Я, конечно, был плох, ужасно плох и ныне, но это ‘плох’ — другого сорта». Гертруда, разумеется, решила, что, работая с ее рукописью, молодой писатель не только положительно оценил ее стиль, но и многое перенял, многому научился, и высоко оценил все, чему выучился. Ученик, правда, гораздо позже, высказался по-иному: «Книга начиналась великолепно, далее следовали десятки страниц, многие из которых были просто блестящи, а затем шли бесконечные повторы, которые более совестливый и менее ленивый писатель выбросил бы в корзину».

В 1923 году, в самый разгар дружеских отношений всей троицы, Хемингуэй попытался откреститься от Андерсона в письме к Эдмунду Вилсону: «Нет, я не думаю, что Мой старик [37] проистекает от Андерсона. Моя история о мальчике, его отце и скаковых лошадях. Шервуд написал о мальчике и лошадях… Не думаю, что истории в чем-то похожи. Я знаю, он на меня не повлиял». В том же письме, однако, он признал влияние Гертруды.

Вилсон стоял на своем. В 1924 году в журнале Дайалпоявилась его статья, где критик, обсуждая парижское издание сборника Хемингуэя В наше время,объединил Стайн, Андерсона и Хемингуэя в одну группу, прозу которой отличала «безыскусность языка, часто переходящая в разговорную форму… которая на самом деле передает глубочайшие эмоции и сложнейшие состояния ума». Вряд ли такое объединение пришлось по душе Эрнесту.

37

Из сборника Три истории и десять поэм.