Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Отношения с Гумилевым, правда, стали более прохладными. Он был в отъезде, некое казенное учреждение снабдило его средствами для исследовательской экспедиции в Абиссинии. О дуэли все дружно забыли — так, будто этой сенсации в литературной жизни не было вовсе; Макс Волошин тоже отбыл куда-то, то ли в Европу, то ли в Крым; о групповом портрете сотрудников «Аполлона» никто больше не вспоминал. Эту и прочие новости я узнавал из умных, веселых писем Зноско. Часто писал и Кузмин.

Меня мучила меж тем мысль о том, кто возьмется издавать великого князя, так как мне было ясно, что сам по себе ни один немецкий издатель не рискнет выйти на рынок с его творениями.

Разумеется, стоило Министерству культуры России включить эти книги в свой рекомендательный список, как их неукоснительно приобрели бы все мужские и женские гимназии, реальные и коммерческие училища, а также все публичные библиотеки, так что издательство не осталось бы внакладе. То же самое относилось, безусловно, к русской классике; к новейшим авторам, к сожалению, нет. Пушкин, Лермонтов — да, это еще годится, но уже Некрасов с Салтыковым-Щедриным вряд ли, эти авторы осуждались как леваки, о них нельзя было и думать, чтобы не погубить весь замысел, а уж о новейших авторах и говорить нечего. Великий князь, правда, полагал, что все это начинание должен был финансировать из своего кармана Прущенко со своими богатыми родственниками, однако сам Прущенко горел энтузиазмом только по отношению к произведениям августейшего пиита, а всякие намеки на то, чтобы взять на себя реализацию и остальной части плана, он пропускал мимо ушей. Но как бы там ни было, пора было искать издательство.

Я забросил удочку в издательство «Хаупт и Хаммон», которое выпустило уже две книги Феликса Брауна, то есть выказало некоторую готовность к риску. В своем письме я обрисовал задачи и возможности издания творений великого князя и вскоре получил по почте положительный ответ вместе с вполне приемлемой калькуляцией.

В начале января я снова поехал в Ригу, чтобы предъявить Прущенко письмо издателей, пробы набора и образцы переплетов — прежде всего подарочного издания на бумаге ручной выделки и в коже.

Он был в наилучшем настроении, ибо, написав великому князю, получил от него приглашение. Меня, однако, он привел в замешательство, спросив, что он должен предложить великому князю в качестве поощрения за мои труды. Ему-де вот пришло в голову просить о месте для меня старшего преподавателя или профессора немецкого языка в какой-либо гимназии.

Старший преподаватель немецкого языка?..

Напрасно я пытался возражать, что, мол, без университетского диплома это не представляется возможным. Он только отмахнулся. Для такого человека, как я, поэта и переводчика Его Императорского Высочества, диплом не имеет значения. Буде великий князь согласится, он, куратор, немедленно предпримет необходимые шаги, и не позднее, чем через месяц, дело будет улажено.

Чтобы его не злить, я предложил сначала справиться на сей счет у самого великого князя — может, у него есть другие планы.

Это показалось ему разумным. Согласился он и с тем, чтобы препоручить издание произведений великого князя издательству «Хаупт и Хаммон», и похвалил меня за расторопность, с которой я взялся за это дело. Все шло, казалось, как нельзя лучше. И в самом деле, когда я через две недели позвонил Алексею, тот сказал, что его превосходительство побывал в Петербурге и просит меня незамедлительно прибыть к нему.

На следующий день я опять был в приемной и опять был принят одним из первых — Алексей больше не выкрикивал мое имя, а подходил ко мне, кланялся и улыбался. Куратор весь прямо светился. То постукивая костяшками пальцев по столику, то помахивая в воздухе моей визитной карточкой, зажатой между пальцами, он с удовольствием, и раскатывая больше привычного свое прибалтийское «р-р», сообщил мне о том, как п-р-ревосходно он был в Петер-р-бур-рге п-р-ринят и что Его Императорское Высочество отзывались обо мне с «ч-р-резвычайной п-р-р-изнательностью».

У Его Императорского Высочества действительно оказались большие на мой счет планы. Пока их следовало бы держать в секрете, но он, куратор, полагает, что мне-то он может о них сказать. «Вы будете изумлены!»

Короче говоря, меня хотят сделать библиотекарем царя.

У царя есть главный библиотекарь, у которого два помощника.

Государственные советники, — сказал куратор, помахивая моей карточкой. — Квартира во дворце, высокий оклад. В Петербурге необходимо быть только тогда, когда там или в Царском Селе пребывают Его Величество, то есть, примерно, половину года. Но тогда, правда, каждые третьи сутки все двадцать четыре часа нужно проводить в библиотеке царя, расположенной в Зимнем дворце, чтобы всегда быть под рукой у государя, если ему понадобится какая-нибудь книга; то есть придется и ночевать в помещении библиотеки, так как государь нередко читает и по ночам.

Правда, до этого должно пройти еще несколько лет. Сначала я должен несколько лет преподавать в гимназии, потом еще несколько лет профессорствовать в кадетском училище, может быть, — сразу в Санкт-Петербурге, а там уж, лет эдак через пять, десять…

То был выстрел Прущенко! Представляю себе, как он излагал великому князю свой чудо-план по внедрению меня на государственную службу.

Чтобы не отстать в милостях от Его Императорского Высочества, он огорошил меня еще одним известием: там, на столике, лежит приказ, согласно которому я в обход всех предписанных формальностей назначаюсь старшим учителем немецкого языка с присвоением мне титула гофрата. Место для меня также найдено — это женская гимназия в Юрьеве — так русские называли наш Дерпт.

Мне оставалось только что-то промямлить в знак благодарности, которая была милостиво принята. Куратор понимает мое смятение. Я должен еще посоветоваться со своим отцом, конечно, таким образом, он ожидает меня послезавтра, желательно с утра, тогда и поговорим подробнее.

И вот уже я шагаю в наступивших сумерках по торжественно смолкшей улице по направлению к Дюне.

Оловянного цвета вода с красными огоньками.

Старший учитель? Тридцати юным лебедушкам растолковывать смысл «Колокола» [8] … «От девицы не оторвать мальца…»

8

Имеется в виду, очевидно, драма Герхарта Гауптмана «Потонувший колокол». (Прим пер.)

Две пары апельсинов в Риме! Два бутерброда с семгой! Еще апельсин! [9]

Я поехал домой.

В тот же вечер я отправился к старшему преподавателю гимназии Йензену, коему и был ведь обязан своим знакомством с Прущенко. То обстоятельство, что я в октябре срочно отбыл в Петербург, бросив курс, не омрачило нашу дружбу, так что по возвращении я почти каждый день наведывался к нему. Свояченица его Леночка, правда, была тому отчасти виною. Я усердно занимался с нею мелодекламацией — русскими стихами под русскую музыку. И обе прелестные дочурки Йензена, одна семи, другая пяти лет, тоже были в восторге от того, что этот дядя любит повозиться с ними.

9

Намек, вероятно, на «Итальянское путешествие» Гёте, где есть подобная «сцена с апельсинами». (Прим. пер.)

Йензен сразу все понял.

Только не говорите сразу нет. Начальство этого не любит, — сказал он со смехом. — Кроме того, должность библиотекаря царя, скорее всего, — продукт воображения Прущенко, с энтузиазмом им изложенный, а великий князь, видимо, ему просто машинально поддакнул.

Большие люди ленятся думать, — заметил опытный Йензен. — Он увидел удобную возможность привязать вас к себе, вот и поддакнул. Постарайтесь вытребовать себе время на раздумье: мол, вам нужно будет сначала самому поговорить с великим князем по представлении ему готовой книги.