Жизнь после жизни

— Эти двое освободились условно-досрочно, один в седьмом году, другой в восьмом. Тот, который освободился в седьмом году, до Томилина так и не доехал, по дороге из зоны напился, влез в драку и получил новый срок за тяжкие телесные повреждения. Сейчас сидит и сидеть будет еще долго.

— Это который? — уточнила Настя. — Тот, что состоял на учете в диспансере и любил устраивать поджоги?

— Именно.

Илья снова уткнулся в свой талмуд, что-то поискал глазами и обвел красной ручкой.

— А третий?

— Третий вернулся в Томилин, проживает по адресу… Впрочем, вам адрес, наверное, не нужен?

— Не нужен, — согласилась Настя. — Адрес нужен вам. Что-нибудь узнали о том, как он сейчас живет?

— Очень немногое, но даже это немногое вызывает подозрения. Замкнут, нелюдим. Живет один в пригороде Томилина. С трудом устроился на работу, его взял один местный фермер и поставил скотником. Ничего лучше для человека без образования и отбывшего больше десяти лет по такой статье у нас не нашлось, с работой вообще трудно, сами знаете.

— Как его фамилия?

— Одинцов. Михаил Геннадьевич Одинцов, тридцать лет.

И снова Илья выполнил тот же ритуал: взял красную ручку и что-то обвел.

— А что вы все время помечаете? — не выдержала Настя.

Илья вскинул на нее непонимающий взгляд, потом тряхнул головой и улыбнулся:

— Извините, вы не в курсе… Мои коллеги давно знают про мою привычку, никто ничего не спрашивает. Я записываю все, что должен сделать, и отмечаю по мере выполнения. Так у меня есть гарантия, что я ничего не забуду.

— А что, проблемы с памятью?

— Пока нет. Но кто знает, может быть, они и появились бы, если бы я не записывал все до мелочей. Вот у меня записано, что я должен доложить вам информацию о трех подозреваемых. Информацию я записал, и по мере того, как вам рассказывал, отмечал, что это я сделал. Про первого рассказал — отметил, про второго рассказал — отметил. У меня даже записано, что я должен вам позвонить и договориться о встрече. И отмечено, что выполнено.

— А что, вы боялись и это тоже забыть? — рассмеялась Настя.

Вторушин с удовольствием подхватил ее смех, при этом глаза его почти совсем утонули в щелочках между густыми бровями и полными лоснящимися щеками.

— Вы знаете, Анастасия Павловна, для меня в этих записях и отметках есть какой-то другой смысл, помимо напоминания. Я обвожу красной ручкой выполненные пункты, и у меня возникает ощущение движения, осознание того, что день не прошел впустую, что я что-то сделал.

Как ни странно, Илья совершенно не стеснялся своего чудачества и рассказывал о нем так же охотно, как рыбак рассказывает об удачной рыбалке.

— Но вообще-то должен вам признаться, что я расстроен. — Он неожиданно перестал смеяться и стал серьезным. — В версию о маньяке я не верил с самого начала и хотя делал по этой версии все, что положено, но больше для очистки совести. Я был уверен, что убийство Корягиной было совершено в рамках кампании против Бегорского и его клуба, а второе убийство, когда погибла Аида Борисовна, было имитацией психопатологии, а на самом деле связано с сугубо личными мотивами. Никому из нас почему-то в голову не пришло, что личные мотивы могут объединять оба преступления, мы не видели, что может быть общего у таких разных людей, как Корягина и Павлова. Про служебную деятельность Павловой мы даже и не подумали, ведь она уже лет десять как на пенсии.

— И чем же вы расстроены?

— Тем, что был не прав, — пожал плечами Вторушин. — Теперь я вижу, что Одинцов — наиболее реальный подозреваемый, который мог бы совершить оба убийства. Он молод и достаточно силен физически, он замкнут, нелюдим и плохо социализирован, то есть имеет место определенная аномалия психики, и у него есть мотив. Получается, что прав был Димка Федулов, а вовсе не я.

— А что, это впервые в жизни получилось, что прав Дмитрий, а не вы? Что в этом особенного?

— Ничего, — вздохнул Илья. — Все нормально. Не обращайте внимания. Подлить вам чаю?

— Нет, спасибо. — Настя поднялась. — Уже очень поздно. Надо возвращаться к себе. Да и вам нужно отдыхать.

Вторушин подал ей куртку, помог одеться.

— Что вы планируете делать с Одинцовым? — спросила она, уже взявшись за ручку двери.

— Димка рвется в бой, — усмехнулся капитан. — Считает, что нужно его задерживать и трясти, как грушу.

— А вы сами как считаете?

— Я бы понаблюдал за ним еще несколько дней, пособирал бы сведения. Но у нас с Федуловым разные подходы, мы с ним в вечном конфликте, — Илья обезоруживающе улыбнулся. — Он считает себя настоящим опером, а меня — трусливым карьеристом. И даже не скрывает своего мнения.

— Как же вы ухитряетесь работать вместе и друг другу горло не перегрызть?

— Да вот как-то ухитряемся. Спасибо, что заехали, Анастасия Павловна. Пойдемте, я провожу вас до машины.

Да, несмотря на всю непривлекательность, воспитан Вторушин как надо.

— Вам спасибо. А провожать меня не нужно, я не заблужусь, — отказалась Настя.

— Нужно-нужно. — Он вытащил связку ключей из замочной скважины с внутренней стороны двери. — У нас внизу дежурный сегодня приставучий, опять начнет вам голову морочить. И вообще, поздно вечером женщина не должна ходить одна. Никогда и нигде. Даже в нашем здании.

Вот даже как! Предусмотрительный какой… Или в самом деле трусливый? Или знает что-то такое, чего не знает она, Настя?

Но Вторушин оказался прав, дежурный действительно предпринял попытку проверить у Насти документы. Илья посадил ее в машину, стоящую прямо перед крыльцом, и пообещал звонить и держать в курсе.

Заваренный капитаном зеленый чай заставил Настино сердце биться быстрее, и, когда она добралась до своих апартаментов во флигеле, сна не было ни в одном глазу. Не помог ни теплый душ, ни Интернет, ни попытки расслабиться под пушистым одеялом на мягком матрасе. В половине третьего ночи Настя еще не спала, и непонятно было, удастся ли ей заснуть в ближайшее время. Ей вдруг захотелось поговорить с мужем, она уже потянулась было к лежащему у изголовья телефону, но вовремя остановила себя: совсем с ума сошла, середина ночи, Лешка крепко спит, и ее ночной звонок его испугает. Скорее бы утро, Лешка встает в семь, и тогда можно будет позвонить.

Около четырех она все-таки уснула, но проснулась без пяти семь с единственной мыслью: можно ли уже звонить? «Вот сейчас зазвенит будильник, — думала она, не сводя глаз с часов, — Лешка полежит еще минут пять, понежится, потом встанет и пойдет в ванную. Дам ему пятнадцать минут на душ и бритье, ну ладно, двадцать, он любит подольше постоять под душем. Вот сейчас он чистит зубы, вот он залез в ванну, намылился, трется мочалкой… Вот сейчас он моет голову… Сейчас переключает воду с горячей на холодную, потом снова на горячую и снова на холодную… Вытирается… Наносит пену для бритья… Господи, ну что он так долго! Сколько можно приводить себя в порядок! Вот теперь, кажется, все, он вышел из ванной и отправился на кухню делать завтрак. Можно звонить».