Жизнь после жизни

— Дай ей волю — мы бы жили на курятине и яйцах, — посмеивался Хью.

Сам он, напротив, после войны приобрел определенную широту натуры. «Не лучшее качество для банкира», — замечала Сильви. «Carpe diem», [28] ^{46} — отвечал Хью, а Сильви говорила: «Ловить ты никогда толком не умел».

— У Иззи есть машина, — сообщила Урсула.

— Вот как? — удивился Хью. — Ручаюсь, в подметки не годится этому зверю.

Он любовно погладил приборную доску «бентли». А когда они отъезжали от станции, вполголоса сказал:

28

«Лови момент» (лат.).

— Ненадежная.

— Кто?

(Мама? Машина?)

— Иззи.

— Да, наверное, — согласилась Урсула.

— Как она там?

— Ты же знаешь. Неизлечима. Иззи есть Иззи.

Вернувшись домой, они застали Тедди и Джимми в утренней гостиной за игрой в домино; в соседней комнате находились Памела и Герти Шоукросс. Винни была чуть старше Памелы, а Герти — чуть младше, и Памела дружила с обеими, но не одновременно. Урсула, безраздельно преданная Милли, не понимала таких отношений. Тедди обожал всех сестер Шоукросс, но сердце его было отдано младшей, Нэнси.

Сильви нигде не было видно.

— Почем я знаю? — равнодушно ответила Бриджет на вопрос Хью.

Миссис Гловер предусмотрительно оставила им в духовке баранье рагу, еще теплое. Сама миссис Гловер от них съехала. Сняла себе домишко в деревне — чтобы сподручнее было и служить у них в доме, и ухаживать за сыном. Джордж почти не выбирался на улицу. «Горемыка», называла его Бриджет, и с таким мнением трудно было не согласиться. В ясную (а иногда и в ненастную) погоду он сидел у входной двери в громоздком кресле-каталке и смотрел, как мимо проходит жизнь. Его красивая голова («некогда львиная», с печалью вспоминала Сильви) свешивалась на грудь, а изо рта длинной нитью стекала слюна. «Вот бедолага, — сказал Хью. — Лучше уж было погибнуть».

Иногда дети увязывались за Сильви или за Бриджет (не проявлявшей, впрочем, особого рвения), которые ежедневно ходили его проведать. Странно: мать хлопотала у них в доме, а они тем временем шли проведать ее сына. Сильви суетливо укутывала его ноги пледом и приносила стакан пива, после чего вытирала ему губы, как маленькому Джимми.

В деревне жили и другие инвалиды войны: их нетрудно было узнать по хромоте или отсутствию конечностей. Сколько же рук и ног осталось лежать на полях Фландрии. Урсула воображала, как они пускают корни в жидкую грязь, дают молодые побеги и когда-нибудь вырастут в солдат. Получится целая армия, которая за себя отомстит. («У нее больное воображение». Урсула сама слышала, как Сильви сказала это Хью. Урсула приноровилась подслушивать: только так можно было узнать, что на самом деле думают другие. Что ответил Хью — разобрать не удалось, потому как в комнату ворвалась разъяренная Бриджет: кошка Хетти, которая нравом пошла в свою мать Куини, стащила отварного лосося, приготовленного на обед.)

У иных людей, вроде тех, что ожидали в приемной у доктора Келлета, увечья не бросались в глаза. В деревне жил бывший солдат по имени Чарльз Чорли, который прошел всю войну без единой царапины, но однажды, весной двадцать первого, зарезал жену и детей, пока те мирно спали в своих постелях, а сам застрелился из трофейного маузера, вытащенного в битве при Бапоме из руки убитого им немецкого солдата. («В дом было не войти, — рассказывал доктор Феллоуз. — Люди совершенно не думают о тех, кому потом за ними убирать».)

Бриджет, конечно, «несла свой крест», потеряв Кларенса. Подобно Иззи, она вела одинокую жизнь, хотя и не столь головокружительную. На похороны Кларенса пришли все их домочадцы, в том числе и Хью. Миссис Доддс, как всегда, держалась сухо и даже содрогнулась от того, что Сильви сочувственно положила руку ей на локоть, но, когда их небольшая процессия шаркающей походкой отошла от свежей могилы (совсем не то зрелище, что пленяет навсегда), миссис Доддс сказала Урсуле:

— В нем, почитай, все на войне умерло, а что осталось — нынче следом ушло. — И коснулась пальцем краешка глаза, чтобы убрать скопившуюся влагу (назвать ее слезой было бы преувеличением).

Урсула не понимала, почему именно ее выбрали для такого признания, — наверное, она просто оказалась ближе других. Никакой реакции от нее, конечно, не ожидалось — и не последовало.

— Какая ирония судьбы, — сказала Сильви. — Кларенс выжил на фронте — и умер от болезни. («Что бы я делала, если бы кто-нибудь из вас подхватил инфлюэнцу?» — часто повторяла она.)

Урсула с Памелой подолгу обсуждали, как похоронили Кларенса: в маске или без. (И если без, то где сейчас эта маска?) Спросить у Бриджет они не решились. Бриджет с горечью говорила, что старая миссис Доддс наконец-то получила сына в свое полное распоряжение и никогда уже не отдаст его другой женщине. («Ну, это уж чересчур», — пробормотал Хью.)

Фотография Кларенса, переснятая с той, которую он сделал для матери, еще до знакомства с Бриджет, перед уходом навстречу судьбе, теперь заняла место в сарае, рядом с портретом Сэма Веллингтона.

— Полчища мертвецов, — негодовала Сильви. — Всем пора их забыть.

— Уж мне-то — безусловно, — вторил ей Хью.

Сильви вернулась как раз к тому времени, когда миссис Гловер подала шарлотку с яблоками. Яблоки были из своего сада: перед концом войны Сильви посадила несколько плодовых деревьев, и сейчас они дали первый урожай. На расспросы Хью она отвечала невнятно: что-то про Джеррардс-Кросс.^{47} А присев к столу, сказала:

— Вообще-то, я не слишком проголодалась.

Хью поймал ее взгляд и, кивнув на Урсулу, сказал:

— Иззи.

Элегантное стенографическое сообщение.

Урсула ожидала, что сейчас последует допрос с пристрастием, но Сильви лишь сказала:

— Господи, совершенно забыла: ты ведь ездила в Лондон. Хорошо, что ты вернулась целой и невредимой.

— И незапятнанной, — оживленно подхватила Урсула. — Ты, кстати, случайно, не знаешь, кто сказал «Лучший рецепт счастья — солидный доход»?

У Сильви, как и у Иззи, был широкий, но бессистемный запас знаний: «верный признак образованности, которая дается чтением романов, а не учебным заведением», говорила Сильви.

— Джейн Остен, — без запинки выдала Сильви. — «Мэнсфилд-Парк». Она вложила эту фразу в уста Мэри Крофорд, к которой, естественно, относится с видимым осуждением, но, я считаю, тетя Джейн и сама разделяла это мнение. А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — пожала плечами Урсула.

— «…Пока я не приехала в Мэнсфилд, я даже не представляла, что сельскому священнику может прийти в голову затеять такие посадки или что-нибудь в этом роде».^{48} Дивная проза. Меня не оставляет ощущение, что слова «затеять посадки» удивительно человечны.

— Бывают и бесчеловечные посадки — в тюрьму, например, — вставил Хью, но Сильви его проигнорировала и вновь обратилась к Урсуле:

— Непременно почитай Джейн Остен. У тебя как раз подходящий возраст.

Сильви, похоже, развеселилась, и ее настроение как-то не вязалось с бараниной, которая остывала на столе в мрачно-буром глиняном горшке, подергиваясь белым жиром.

— Подумать только, — неожиданно вспылила Сильви, переменившись, словно погода. — Общий уровень снижается повсеместно, даже в собственном доме.