Жизнь продолжается. Записки врача
Шрифт:
В торговых рядах народу было мало. Однако нас, необычную пару — ладного парня с ружьем и тонкую девицу с длинными косами, окружили любопытные горожане. Ваня постелил газету на прилавок и высыпал на нее горку черники. За цену «сколько дашь» тут же были куплены все наши ягоды вместе с корзиной и яйца с лукошком, которые несла я.
Избавившись от груза, мы пошли гулять по городу. Ваня был гидом. «Наш город, — объяснял он, — основал как крепость владимирский князь Юрий II Всеволодович в XIII веке на месте впадения в Волгу реки Унжы. Татары здесь никогда не хозяйничали. Отсюда ушло наше ополчение в 1612 году».
«Это старинные купеческие лабазы, — кивнул он на сводчатые кирпичные строения. — Вот церковь Богоявления, рядом
Перед необыкновенно красивым домом в полтора этажа Ваня остановился. «Сюда мы с тобой тоже приглашены, но в гости придем в другой раз. В этом доме жил мастер-строитель, образованный и талантливый человек».
Приведя меня на купальное место, он предложил искупаться. Вода в Волге была чистой, просматривалось пологое песчаное дно. (Горьковское водохранилище и дамба были построены десять лет спустя.) Я отказалась и осталась сидеть на берегу рядом с его ружьем. Несмотря на довольно высокие волны, он долго плавал. Я тревожилась и радовалась его умению плавать и нырять. Водная ширь простиралась до горизонта. Противоположный берег реки был невиден.
Перешагнув порог старого красивого деревянного дома доктора, мы попали в прошлый век. Комнаты были обставлены старинной мебелью. Обеденный стол, покрытый белоснежной скатертью и сервированный красивой посудой, ждал нас. Было очевидным — в доме проживает большая семья, но в тот момент в столовой доктор хозяйничал один.
Оказалось, что в детстве Ваня не раз бывал в этом доме со своим дедушкой и отцом. Доктор знал трагическую историю этой раскулаченной семьи и горькую судьбу оставшегося круглым сиротой Вани.
Вспоминая погибших, мужчины пили не чокаясь, а за Победу и за то, что не погибло «доброе семя предков» в лице молодого лейтенанта и будущего врача, чокались звонко. К моему отказу от рябиновой настойки хозяин отнесся положительно.
Я была потрясена личностью доктора. Ласточкин Иван Павлович, земский врач, выпускник медицинского факультета МГУ, участвовавший в Гражданской и Великой Отечественной войнах, остался верен своей профессии, несмотря ни на какие трудности, переживаемые страной. В Юрьевецком районе он был широко известным, единственным хирургом.
Прощаясь, доктор обнял и расцеловал нас по-русски, сказав, что через пять лет ждет молодых специалистов себе на смену.
Под впечатлением этой встречи обратно мы шли молча и быстро, не отвлекаясь на окружающую обстановку. Краткое знакомство с этим талантливым человеком всплывало в памяти всегда, когда мы, будучи студентами, брали в руки очередной медицинский учебник. Ведь врач лично мужественно противостоял болезням и бедам людей, опираясь лишь на свои знания.
Домой мы вернулись засветло. Пройдя за день более пятидесяти километров, я устала, но не чувствовала себя изможденной и больной. Глаз больше не беспокоил. Деньги, полученные на базаре, смущенно и благодарно приняла от нас хозяйка.
Утром меня разбудила гроза. Мышцы болели от вчерашнего большого похода, вставать не хотелось. Но Ваня, стоя за дверью, командирским голосом кричал: «Подъем!!! Громовержец Илья Пророк уже давно катается над нами на своей огненной колеснице, поливает холодной водой и кидается молниями. Сегодня наш престольный праздник, Ильин день. Идем в гости!»
Накрывшись Ваниной фронтовой плащ-палаткой, под проливным дождем мы прошлепали босиком по лужам три километра до села Проталинки, неся обувь и какие-то подарки в руках. В центре небольшого сельского поселения стояла недействующая величественная каменная церковь. Ванин дедушка, Алексей Иванович, когда-то был в ней церковным старостой. Однако, как и в былые времена, день Ильи Пророка также справлялся широко.
В большой избе, куда привел меня Ваня, находилось много народа. Моему другу была устроена
бурная и радостная встреча, не только как герою- фронтовику, но и как действующему офицеру, старшему лейтенанту. Я возбудила всеобщее любопытство и была представлена Ваней как его невеста.Праздник был неторопливым и для меня очень любопытным. По моему мнению, посуда местного производства царских времен была более красивой, художественной и практичной, чем вчерашняя английская докторская.
Ручкой стоящей предо мной миски с нарезанными большими кусками пчелиных сот был серый заяц. Рядом стоящую расписную тарелку, наполненную солеными огурцами — чтобы закусывать соты, — можно было разбить только очень постаравшись. Пробки для графинов были стеклянными, в виде петухов. В некоторых сосудах петухи и белки обнаруживались сидящими на дне. Большое блюдо с пирогами поддерживал медведь.
Пили за нашу Победу, со слезами и рыданиями — за погибших на войне. Ванин отец, вернувшийся из ссылки, погиб на фронте в 1942 году под Тверью. Дедушка, не пережив гибель последнего сына, скончался через год.
Тосты были многословными, отражающими местные проблемы, иногда вызывающими общий смех, иногда дискуссии и споры. Все, кроме меня, пили самогон, даже одним запахом своим вызывавший у меня дурноту.
Мужики, бабы, парни тянулись к Ване, держа в руках стаканы. Он целовался, обнимался с ними и пил это «вино». Когда он стал с трудом подниматься с лавки, я заволновалась и решила — пора домой! Ваня уходить не хотел, продолжал пить и целоваться. Наконец с чьей-то помощью удалось вывести его под дождь. С трудом удерживая равновесие и горланя какую-то песню, он пытался схватить меня, притянув к себе. Я вырвалась и пустилась бежать сквозь завесу дождя по еле заметной лесной тропинке к дому. Он топал сзади, что-то кричал, падал, пытался догнать, но бегала я неплохо.
Девочки со встревоженной мачехой стояли у дома. Она пошла встречать хозяина, а меня сестренки привели в жарко натопленную по-черному (без трубы) баню. С детской серьезностью они приказали мыться щелоком и хлестаться распаренным березовым веником, чтобы не заболеть. Я так и сделала, правда, перепачкалась от неумения сажей, пышной бахромой висевшей на стенах и на потолке. Они же, подав чистое белье и укутав в тулуп, сопроводили меня в избу и усадили перед праздничным столом с сияющим золотом медным самоваром.
Не знаю, как хозяйка выгоняла хмель из Вани в той же бане, но скоро он, более-менее нормальный, был усажен на лавку рядом со мной. Сидя за праздничным столом, мы пили неимоверное количество чашек чая с вареньем из малины, ели пироги и всё те же соты с солеными огурцами. Пот, лившийся ручьями, вытирали данным для каждого расшитым полотенцем.
На этот раз на сеновал хозяина не пустили, а общими усилиями взгромоздили на печку, где он тут же глубоко уснул. Но я долго не могла заснуть в эту ночь, плакала, вспоминая безобразный вид пьяного друга. После того как моя беззаветная девичья любовь закончилась горем, все мужчины стали мне безразличны. Ваня для меня был только верным другом. Я так же по-дружески была ему верным помощником.
Утром снова шел дождь. В доме было темно, как в сумерки. Делать было нечего. Я лежа читала в своей комнате. Уехать домой мы должны были послезавтра.
Проспав на печке до обеда, бледный и несчастный пришел Иван. Он опустился на колени, упершись локтями в край постели, обхватил свою голову руками и тихо спросил: «Я обидел тебя?» Я ответила: «Ты был пьян как свинья! Я не могу, когда ты теряешь облик!» Он горестно прошептал: «Прости меня. Я никогда не могу тебя обидеть, а кто посмеет — убью!» Вглядевшись в его лицо, я поняла — это правда. Илья Пророк оглушительными раскатами грома и вспышками молний обозначал свое грозное присутствие. В горе нельзя жалеть, надо помогать. «Ладно! Прости и ты меня! — сказала я, как бы протягивая ему руку дружбы. — Не делай так больше!» Он ответил: «Не буду!»