Жизнь продолжается. Записки врача

Время вспоминать прошлое нашлось у мужа лишь через много лет в инфарктном отделении больницы.

«Свои настоящие ботинки вместе с рубахой и шапкой я получил, когда собирался идти в первый класс. Босиком туда не пускали. Школа находилась в деревушке километрах в двух от дома, — начал муж свой рассказ. — Из города приехала молодая, необыкновенно красивая девушка-комсомолка в красной косынке. В одном-единственном классе школьной избы она умудрялась учить детей всех четырех классов одновременно. Первый и второй классы занимали два первых угла помещения, третий и четвертый — последние два. Сама она ходила между нами и каждому классу давала свое задание. В конце урока ученик лично должен был показать ей, что сделал. Эту девушку мы любили, слушались и изо всех сил старались заслужить ее похвалу. Она отмечала мои успехи в решении задач, в быстром устном счете, в запоминании слово в слово всех ее уроков, но буквы я писать не мог совсем. Мы старались оба: я со слезами, она с лаской и упорством».

Плоды стараний учительницы-комсомолки муж демонстрировал всю жизнь, имея, в пример коллегам, красивый почерк. Она научила ребенка писать правой рукой, не подозревая, что он левша. Левая ладонь Вани была завязана из-за долго не заживавшей раны. Самодельный пугач взорвался, когда мальчик держал его в левой руке. Тяжелые уроки чистописания не пропали даром. В дальнейшей жизни обе руки стали одинаково сильными.

Ярко помню ту деревушку, имевшую дюжину домов и старинную избу — начальную школу, собиравшую детишек из окрестных деревенек Поволжья.

В 1947 году после сдачи экзаменов за первый курс Ваня пригласил нас с мамой в гости на лето, объяснив ей, что мое здоровье необходимо укреплять свежим воздухом и парным молоком.

«Наш дом был самым просторным и красивым, — продолжал свой рассказ выздоравливающий муж. — Построил его еще до революции и во времена НЭПа сам дедушка Алексей Иванович со своими сыновьями. Они славились в округе как трудолюбивые и искусные плотники. Старший сын деда геройски погиб в Первой мировой войне, а я, родившийся у младшего сына, получил в память о дяде имя Иван».

Сажино, родная деревня мужа, насчитывала всего шесть домов. Избы стояли, окруженные столетними липами, среди леса на холме, полого спускавшемся к быстрой речушке Проталинке. На одном ее берегу теснились домики бань, на другом стеной стоял вековой лес. Под деревьями лежал сплошной ковер черничника и брусничника. Собрать ведро ягод, не сходя с места, не составляло никакого труда. Через лес по грунтовой дороге, преодолев двадцать пять километров, можно было выйти к Волге и городку Юрьевец. Он имел районную больницу, пристань, рынок и несколько огромных не работающих, но охраняемых государством соборов.

В наше время кажется невероятным, что сельские плотники, блестяще владевшие топором, практически без гвоздей смогли возвести не только дом, но и множество хозяйственных построек со стоящей в их ряду работающей мельницей. Несомненно, они были потомками русских богатырей, не отличавшихся гигантским ростом, но имевших огромную физическую силу, мужество и доброту. На их землях не было татарского ига, не было крепостных крестьян. Уроженцами этих мест были Минин, По-

жарский, Чкалов и множество других защитников родной земли.

Своего друга Ваню я тоже ставила в один ряд с ними. Ему, фронтовику-орденоносцу, бесплатно предоставлялась комфортабельная трехместная каюта на теплоходе, в которой мы втроем совершили незабываемое путешествие из Речного порта Москвы в город Юрьевец. Я радовалась за друга, не предполагая, что когда-то буду его женой, гордилась им. Одетый в белоснежный китель с боевым орденом на груди, он привлекал внимание окружающих стройной, сильной фигурой, достойным для офицера поведением, яркими голубыми глазами и золотым отливом густых белокурых волос.

В то памятное лето я увидела трагическую картину последствий раскулачивания крепкого крестьянского хозяйства Ваниной семьи. Тремя окошками, украшенными деревянными кружевами, смотрела на нас высокая изба, как ножом отрезанная от

двух третей увезенного большого дома. В тесной пристроечке ютилась корова и несколько кур, под липами одиноко стояли два улья. Комнатой для нас с мамой послужил чулан, заставленный старинными коваными сундуками. Когда-то на его месте был парадный вход в дом. Поселив нас, Ваня ушел спать на сеновал. Смущенно, но радушно нас встретила Ванина мачеха, пожилая и усталая женщина, окруженная тремя девочками-подростками, сестрами Вани.

«Помнишь, как я был поражен негативной реакцией твоей мамы на мое нищенское деревенское хозяйство?» — спросил муж. Я помнила.

Моя мама родилась в тамбовской деревне, и только замужество сделало ее горожанкой. Деревню она не любила, красота природы ее не волновала. Едва прожив в гостях несколько дней, она велела мне собираться домой. Однако уезжать с ней я категорически отказалась.

Свидетелем этой конфликтной ситуации оказался сосед, друг покойного Ваниного отца. Демобилизовавшись из армии, он работал в местном лесничестве. Проблема была решена мгновенно. Сосед посадил обиженную мамашу в свою бричку и отвез на пристань, вернувшись, коротко объяснил: «Мать городская, а дочка, похоже, наших кровей». Все успокоились. Ваня вел себя благородно и заботился обо мне лучше мамы. С девочками завязалась тесная дружба. Они меня обожали, мачеха, от зари до зари работавшая в колхозе, уважала.

«Прости меня, — заволновался, вспоминая нашу юность, муж. — Я никогда не говорил тебе, что нашу поездку в деревню я спланировал тогда как строгий экзамен для тебя на право быть моей женой. Когда ты безоговорочно встала на мою сторону вопреки своей матери, стало ясно, что жар-птицу я поймал. Ты постоянно присутствовала в моих снах. Каждый прожитый день выявлял родство наших душ. Твое тело было потрясающе стройным, красивым и гибким. Я боялся прикоснуться к тебе, такой нежной и беззащитной, но остроумной и строгой, однако умер бы, защищая тебя. Чистая правда, что от любви можно сойти с ума! В то время мною было принято твердое решение: ждать три года, чтобы ты подросла и освоила хотя бы половину врачебной науки. Я дал себе клятву наверстать в образовании и культуре все, что пропустил в детстве, юности и на войне».

Потрясенная его поздним признанием, я ответила: «Спасибо! Ты полностью выполнил свою клятву!» — и прижалась глазами, полными слез, к его ладоням.

А тогда, проводив свою предполагаемую тещу, Ваня повел меня на экскурсию по бывшим владениям. Территория вокруг жилого дома представляла собой обширную поляну, заросшую земляничником. «Смотри, вот следы фундамента, тут под липами стоял пчельник, дальше амбар для сена, вот тут конюшня для лошадей, дальше еще большой амбар с закромами для зерна, вот следы птичника, вот тут был свинарник, за ним коровник. А здесь была пристройка с печкой для телят, ягнят, козлят». При виде следов печки для молодняка я беззвучно заплакала. Увидев это, Ваня поперхнулся скупыми мужскими слезами и быстро пошел вперед. Огромное здание мельницы было цело. Большие крылья непрерывно кружились высоко над головой. Мне было страшно стоять рядом, но Ваня подвел меня к ней близко и показал глубокий специальный колодец с крутящимся механизмом. Тяжелые жернова были неподвижны.

Во времена его детства ближе всех к дому стояла мастерская, наполненная верстаками и различными инструментами. В доме под присмотром бабушки жили три маленькие сестренки Вани. Ему поручалось заботиться о девочках и играть с ними. Однако Ваня предпочитал работать с мужчинами в мастерской.

Там он пытался, несмотря на ранения и неудачи, изготовить свое личное оружие.

Зимой во двор заходили волки, в которых стреляли прямо с крыльца. Летом на пасеку наведывались медведи. Тогда стреляли в воздух и громко кричали. Бабушка постоянно поучала: «Ты пришел в мир