Жизнь, прожитая не зря

В это утро Николай вышел из дома и быстро направился к уличному перекрёстку. Он был молодым человеком 25 лет, высоким, худощавым, тонкокостным, с белесой кожей лица и широкими, глубоко сидящими серыми глазами. Ветер неприятно трепал волосы, бил внахлёст по лицу, заставляя прижимать подбородок к груди и болезненно щуриться. Поёживаясь от холода, подняв плечи и утопив ладони в рукавах, он шагал быстрой подпрыгивающей походкой через дворы.

Они были пустынны. Обитатели этих серых двух- и трёхэтажных ветхих построек либо уже разошлись по своим делам, либо, испугавшись урагана, предпочитали отсиживаться в квартирах. Даже свора здешних собак, вечно рыскающих по всей округе, куда-то исчезла.

Чтобы срезать угол и выйти к перекрёстку напрямик, Николай быстро прошмыгнул через пару дворов, но вдруг остановился. Поперёк дороги, преграждая путь, лежал молодой пирамидальный тополь, поваленный ураганом. Его вывороченные из земли корявые корни с налипшими на них комьями безобразно торчали во все стороны. Их трепал ветер.

Николай, поглядев пару секунд на поваленное дерево, тихо вздохнул и обошёл его аккуратно. Он вспомнил с тоской, как лет пять назад в этом дворе сажали молодые тополя. Но в первое же лето почти всех их — тогда ещё тонкие, хилые деревца — переломали местные подростки, и этот, упавший сегодня, был последним, уцелевшим до сих пор каким-то чудом. Совершенно облысевший двор теперь выглядел пустым, пыльным.

Для того, чтобы выйти к оживлённому перекрёстку, Николаю надо было миновать ещё один двор. Он с детства не любил его. В нём вечно собирались целыми табунами молодые, пышущие силой горцы — его сверстники. Николай, выглядевший на их фоне слабосильным и хилым, старался здесь не появляться. Те громко гоготали, потешаясь над его беспомощностью, корчили рожи, давали обидные прозвища: «Косточка» или «Глист». Он жалостливо втягивал голову в плечи, убегал. Но те всё равно подлавливали его у дома — крепкие, темноволосые, с уже пробивающимся чёрным пушком на подбородках. Давали пинки, отвешивали звонкие оплеухи, замахивались крепкими литыми кулаками.

Потом они подросли и начали требовать с него денег — по сто рублей в неделю. И он вообще перестал появляться на улице. Только лишь с утра прошмыгнёт тенью в институт, а после обеда назад. И всё.

Николай вырос запуганным. Когда к нему цеплялись во дворе или на учёбе, он боязливо съёживался, втягивая голову в плечи, и молчал, не в силах ничего выдавить из себя. В серых, затравленно смотрящих глазах, сквозила растерянность, мученическая тоска. В такие моменты его охватывало чувство гадливости, отвращения к самому себе. Он видел себя со стороны ничтожным, жалким. Единственный русский парень во всём квартале — он жил тихо, незаметно, боясь почти всего.

Но сегодня этот двор был пуст. Один из главных его мучителей в юности — низкий и плотный Руслан, по толстым губам которого вечно блуждала наглая и самодовольная улыбка — несколько лет назад отправился в армию, и, прослужив менее года, внезапно вернулся домой комиссованным. «Деды» погранотряда где-то на Дальнем Востоке не устрашились его накаченного торса, покрытых густым курчавым волосом мощных рук, и, набросившись скопом, переломали ему ноги и отбили почки, когда тот, вызывающе хохотнув, наотрез отказался мыть полы в казарме. Теперь Руслан по большей части сидел дома, изредка ковыляя с палочкой через двор. Другого местного «быка» Ислама с год назад прямо на улице застрелил из пистолета какой-то парень-студент, у которого он вздумал вымогать деньги.

Николай ещё раз огляделся, тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, и решительными шагами направился прямо. Выйдя на перекрёсток, ему почти сразу же удалось поймать маршрутку. Он радостно втиснул своё продрогшее тело в обшарпанный салон «РАФика», наступил кому-то на ноги и извинился с испуганной поспешностью, едва заслышав недовольное ворчание. Вместе с ним внутрь ворвался порыв ледяного ветра, обдавший всех облаком мелкой колючей пыли. Высокая и стройная девица, сидевшая сразу же за спиной водителя, недовольно фыркнула и, достав из сумки зеркальце, принялась сосредоточенно поправлять растрёпанные ветром волосы.

Маршрутка катила к центру города, поминутно подпрыгивая на колдобинах дороги. Её чинили и асфальтировали много раз, однако срыть все бугорки и заровнять ямки никак не удавалось. Вот и теперь: рабочие возились почти всю зиму, нарыли таких котлованов, будто собирались хоронить радиоактивные отходы, а результат был прежним — корпус «РАФика» нещадно трясся из стороны в сторону. Зло чертыхался под нос водитель.

Николай поглядывал в окно, нервно теребя пальцами обшивку салона. Он спешил к своему товарищу Ашоту, который жил в другом конце Города Ветров, возле моря. Посмотрев на часы, он понял, что опаздывает. Сейчас без десяти восемь. Ашот будет дома максимум до восьми утра, а потом потопает в свой институт. Если он не успеет перехватить его дома или во дворе, то, чего доброго, придётся тащиться к институту и вылавливать его уже там. Что было крайне нежелательно, ибо в таком случае он бы точно опоздал на работу.

Уже два месяца Николай был должен этому молодому армянину тысячу рублей. Его младшая сестра Инна, которую с третьей попытки за немалую взятку впихнули-таки прошлым летом на экономический факультет местного университета, проваливала сессию. Ленивая, самоуверенная, она как и многие ограниченные люди обладала упрямым и склочным характером. В школе без конца ругалась с учителями. Дерзила с ожесточением, когда те пытались её одёрнуть. Перед родителями вечно ныла и жаловалась на окружающих, а брата своего презирала за слабость и часто кричала на него со злостью:

— Тряпка! «Шестёрка» всего двора!

Лет в шестнадцать вокруг неё стали виться первые поклонники: диковатые, нахрапистые горцы. Инна этим гордилась. Теперь даже со своими подругами она стала держаться надменно, свысока. Гуляя в сопровождении какого-нибудь кургузого нескладного парня в спортивном костюме, кроссовках и вязаной шапке она иногда встречала некоторых из них. И тогда сперва окидывала их взглядом, полным самодовольства, а потом растягивала густо напомаженные губы в снисходительной улыбке:

— А-а. Привет-привет!

Однако всё это закончилось быстро. Плотоядному горцу прогулки быстро наскучили, и он захотел большего.

— Ишь чего! Но-но, — прикрикнула она, строго погрозив пальчиком. — Я — не такая.

Молодой парень со сплющенными в бесформенные пельмени ушами (таких называли «борцухами»), две недели не отступавший от неё ни на шаг, выругался и порывисто схватил за плечи, притянув к себе вплотную и, дыша горячо, отрывисто, гавкнул:

— Какая — не такая? Такая! Чего ломаешься?

Из его рта шёл резкий, горьковатый запах жареных семечек. Инна закричала, рванувшись назад и оставляя в его цепких пальцах клочья фальшивого меха, оторачивавшего капюшон. Парень изругался снова и ударил её кулаком в лицо. Тёплая кровь хлынула разом, залив губы и капая на куртку. От горячего солёного привкуса во рту ей сделалось жутко. Инна со всех ног бросилась бежать по парку, громко ревя от обиды. А парень догонял её с гортанным хохотом, грубо и сально хватал за волосы, за руки, за бёдра, за грудь.