Жизнь, театр, кино
Шрифт:
Да, это он, Толстой, воскресил во мне веру в свои силы, вернул мне радость творчества, без которых не может жить и работать актер. Он излечил меня от травмы, от тяжелого потрясения.
И я вспомнил другое событие.
До сих пор считаю, что в моей жизни произошли дважды события, сохранившие мне жизнь...
...Мне было лет восемь - девять, когда, упав с лестницы, я переломил правую руку. Это был третий перелом одной и той же кости. День был воскресный, бежал я радостный что-то сообщить отцу, но больная нога, которую накануне растянул, играя в "казаки-разбойники", подвернулась, и я упал на каменную площадку. Первое, что я увидел, открыв после падения глаза, была рука, которая качалась в неестественном
Отец, больно ударив меня, заплакал. В больницу поехали все.
Дежурный хирург, осмотрев перелом и узнав, что это третий перелом в одном и том же месте, сообщил родителям, что руку надо немедленно отрезать по локоть. Мать с белыми от волнения губами сказала:
– Зачем же отрезать, ему ее уже два раза сращивали в лубке!
– Но у него уже образовалась костная мозоль и не срастется. Как хотите, я могу положить и в лубок, но будет сухоручка! Выбирайте.
– Пусть будет сухая, но все-таки рука, чем так...
– И она как-то странно помахала рукой.
Все опять заплакали. И в это время - ну, как хотите, так и расценивайте: судьба ли это, случай или мое счастье, - в операционную с группой студентов вошел главный хирург Старо-Екатерининской больницы профессор Петр Александрович Герцен. Позже я узнал, что он был внуком А. И. Герцена.
Учтите, что это было в воскресенье и он совершенно случайно, сам делая в другом корпусе какую-то неотложную операцию, пришел сюда просто так, на "огонек".
– Что за шум? Почему все плачут?
– спросил он моего хирурга.
Тот ему объяснил - третий перелом, костная мозоль.
– Что же вы предлагаете?
– Ампутировать по локоть!
– Да?
– и, взяв мою руку, Герцен начал ощупывать сломанную кость, потом, сказав: - Пинцет, - вынул маленький осколок кости, который, прорезав кожу, торчал наружу, потом, крикнув: - Гипс!
– заставил дежурного хирурга оттянуть сломанную часть руки и медленно ее отпускать, а сам в это время осторожно, как ювелир, соединял сломанные кости. Вправив, он уверенно забинтовал руку гипсовым бинтом.
Вся операция происходила тихо, как во сне, и первое, что я услышал, были слова, обращенные к дежурному:
– Как же так можно. Ведь он еще ребенок, у него вся жизнь впереди, а вы... ампутировать...
– И он поднял свои мокрые руки.
Студентка моментально достала из его кармана папиросу, сунула ему в рот, студент тоже моментально зажег спичку и дал ему прикурить. Все было сделано четко, без суеты и, вероятно, не в первый раз. Видно было, что ученики его обожают.
– Вы мамаша?
– спросил он ожидавших родителей.
– Да.
– Не надо плакать! Все будет хорошо! Как зовут сына?
– Ми-ша...
– Ну так вот, Миша неловко упал. Будем считать, что ему не повезло!
– Ему повезло! Если бы не вы, быть ему без руки...
– И опять в слезы. Ах, мамаши, мамаши!
– И, погладив меня по голове, сердито сказал: - Не огорчай больше мать! Видишь, как плачет!
Потом они все ушли так же внезапно, как и появились...
Все это я рассказал вечером Алексею Николаевичу.
– И вот мне кажется, что между хирургом и писателем есть много общего. Благодаря своей чуткости, человечности и любви к людям хирург вернул меня обществу, сделав трудоспособным, а вы... И подумать только, что я мог бы быть жертвой невнимания утверждающих инстанций, а вы со своим большим сердцем вмешались и сохранили...
– И тут, набрав большую, чем надо, "высоту" пафоса, я замялся и, промямлив что-то
Толстой, который очень внимательно слушал мою философски напыщенную тираду, не улыбнулся, а покачав головой, сказал:
– Да, была бы беда... С Герценом тебе, действительно, в жизни повезло... Судьба, говоришь? Ай, яй, яй, как бывает интересно!
– И он задумался.
Разговор в этот вечер как-то не клеился.
’’Рыжий дьявол!”
Граф был явно не в духе!
Зато Людмила Ильинична была очень любезна, внимательна и все время угощала нас крепким чаем.
– Михаил Иванович, - обратилась она ко мне, - какой же вы решили сделать грим для молодого Алексашки?
– Не знаю... Ищем! Мне кажется, что надо исходить от жизни - соратники и приближенные всегда стараются подражать своему начальству. Мне кажется, что и Меншиков старался: и волосы зачесывал назад, и усы отращивал по-кошачьи, как у Петра, но только у него все было моложе и озорнее, брови, мне кажется, торчали кверху, как будто собирались улететь.
– Мин херц!
– вдруг неожиданно назвав его так, обратился я к Толстому: - Я прочитал, что один иностранный дипломат на ассамблее у Меншикова очень назойливо приставал к Петру с каким-то вопросом. Петр не хотел отвечать ему и сказал Меншикову: "Не надо его здесь, на ассамблее, задерживать!". Меншиков, выполняя волю царя, деликатно выпроводил чрезмерно любопытного дипломата со второго этажа. И вот дипломат, описывая в своих воспоминаниях этот случай, пишет, что "Меншиков, этот рыжий дьявол с огненными глазами, меня толкнул".
– Верно рассказал, так было!
– Так вот, мин херц, я не могу расшифровать, почему "рыжий дьявол" и почему с "огненными глазами"?
Толстой покосился на поставленный ему стакан чая, сердито его отодвинул и сказал, сунув в рот трубку:
– Можно себе представить, как Меншиков "выпроводил" дипломата с лестницы, если он показался ему "рыжим", да еще с "огненными" глазами. Представляешь, что там было?
– Но почему же дьявол?
– Ну, а дьяволом он его просто обругал, когда, сидя внизу на площадке, почесывал задницу!
А вот насчет сходства с Петром? Что ж, это стоит подумать. Маленькие усики штопорком и буйный зачес волос дадут стремительность, и летящие брови тоже хорошо! А?! Владимир Михайлович, как ты думаешь?
И Петров, перед которым почему-то появилась рюмка коньяка, которую он тут же опрокинул, сказал:
– Посмотрим! Увидим! Посоветуемся! Они с Анджаном сегодня что-то уже делали. Взглянем на фото! Поговорим! Проверим!
На первых фото я был похож на недоразвитого цыпленка, пришлось осторожно, меняя деталь за деталью, уравновешивать прическу с бровями, брови с усами, а все вместе с лицом и костюмом, пока не сказали все, в том числе и члены художественного совета: "Вот теперь хорошо!".
Вскоре начались съемки, все заработало, и Толстой уехал в Карлсбад (Карловы Вары) лечиться. Советоваться было не с кем. Но даже в те короткие встречи, которые состоялись, он умел двумя - тремя меткими сравнениями, хлестким определением или даже просто вовремя прозвучавшим "гы, гы, гы" раскрыть целый новый мир в жизни образа и взбудоражить надолго фантазию.
"Взятие крепости"
Снимали натуру под Ленинградом. В Озерках между двумя холмами были построены крепостные ворота, башня и стены города Нарвы. Если смотреть на съемочную площадку с террасы дачи, где мы отдыхали, обедали и где всегда стоял кипящий самовар, то вид был необыкновенно живописным.