Жизнь в зеленом цвете - 4

– Ты стоишь любого беспокойства, Гарри, - покачал головой Дамблдор.
– Пойдем. Нам нужно поговорить.

Слезая с подоконника, Гарри подавил сильнейшее искушение предупредить заранее, что ничего не будет есть или пить.

Директора и директрисы Хогвартса на портретах мирно спали, и Гарри это понравилось - он не любил, когда они начинали бурчать со стен о том, как плохо он воспитан. Это раздражало. Фоукс подлетел к Гарри, стоило тому ступить в кабинет, и сел ему на плечо. Гарри погладил феникса по шелковистой голове, вызвав этим жестом целый каскад довольного курлыканья.

– Мы с тобой одной крови - ты и я, - тихонько шепнул Гарри. Фоукс согласно кивнул.

– Знаешь, Гарри, - подал голос Дамблдор, - иногда у меня возникает такое ощущение, которое, я уверен, знакомо и тебе - как будто моя голова лопается от переизбытка мыслей и воспоминаний.

Гарри кивнул, ожидая продолжения.

– В подобные моменты, - продолжал Дамблдор, - мне на помощь приходит мыслеслив. Нужно просто выцедить мысли из головы, перелить их в раковину и вернуться к ним в свободное время. Понимаешь, в такой форме легче прослеживаются связи, аналогии.

– Мыслеслив?

– Вот он, - Дамблдор подошёл к неприметному чёрному шкафчику и вынул оттуда нечто, озарившее всю комнату серебристо-белым сиянием.

Это была небольшая каменная раковина, испещренная по краям руническими письменами, которые Гарри, к своему стыду и досаде, прочесть не смог. Такого они ещё не проходили. Проклятый серебристый свет излучало содержимое этой раковины - очень странное вещество; Гарри никогда в жизни не видел ничего похожего. Невозможно было сказать, что это за субстанция, жидкость или газ. Это было яркое, белое, непрерывно движущееся серебро; поверхность его то и дело шла рябью, как вода на ветру, но затем субстанция воздушно разделялась на части и ровно клубилась, подобно облакам. Больше всего это было похоже на свет, ставший жидким, или на ветер, ставший твёрдым - Гарри никак не мог решить, что точнее.

– Загляни внутрь, Гарри, - доброжелательно посоветовал Дамблдор.

Гарри недоверчиво покосился на директора и наклонился ближе к серебристой поверхности. Ничего толком он не мог там разглядеть и склонялся всё ниже и ниже, стараясь различить что-нибудь определённое в неясных маленьких силуэтах, пока наконец не коснулся клубящихся в раковине мыслей Дамблдора кончиком носа. Кабинет содрогнулся, Гарри швырнуло головой вперёд - но не ударило о каменное дно, а стало затягивать куда-то.

Он неожиданно обнаружил себя, ещё не вполне пришедшего в порядок после серебристого водоворота, на какой-то скамье. Больших размеров зал, не походивший ничем на один из хогвартских, был заполнен скамьями, стоявшими амфитеатром, в центре было довольно широкое пустое пространство. Точно посредине находилось пустое кресло с цепями на подлокотниках, чтобы приковывать того, кто туда сядет. Вполне тривиальные, в отличие от кресла, скамьи были забиты народом. Слева и справа от Гарри было по Альбусу Дамблдору.

Один Дамблдор был значительно моложе того, который предложил Гарри заглянуть в мыслеслив - по крайней мере, борода у него была раза в полтора короче. Так же, как и прочие люди на скамьях, он сосредоточенно смотрел на дверь в углу зала, не обратив ни малейшего внимания на свалившегося с неба Гарри. Второй Дамблдор был точно таким, каким Гарри видел его полминуты назад.

– Сэр, что происходит?
– Гарри старательно сдерживал обвиняющие нотки в голосе.

– Ты в моих воспоминаниях, Гарри, - ответствовал правый Дамблдор - в то время как левый не замечал ничего.
– Я хотел бы, чтобы ты видел их.

– Зачем?

– Знания - великая сила, Гарри.

Интересно, что будет, если его стошнит, пока он в чужих воспоминаниях?

– Смотри внимательно, Гарри.

Дверь в углу зала открылась, и Гарри приготовился смотреть, раз уж ничего другого ему не оставалось.

Он видел суд над Игорем Каркаровым, сдавшим с потрохами всех, кого только мог. Даже Северуса Снейпа.

Он видел суд над Людо Бегменом.

Он видел суд над Беллактрикс Лестрейндж, Рудольфусом Лестрейнджем и Барти Краучем-младшим.

Ему было противно.

Беспомощность тех, кто недавно был почти всесилен - и радостная, неразборчивая жестокость тех, кто из жертвы стал полноправным охотником. Слёзы сына, которого отец отправляет в ад во имя справедливости. Кровожадность тех, кто называл себя сторонниками Света. Бешеные вопли толпы, аплодирующей дементорам, и хмурые обещающие реванш оскалы осуждённых. Желание отомстить, и отомстить насколько можно жестоко, ненависть, злость, сумасшедшее напряжение витали под потолком зала-воспоминания.

Если справедливости действительно требовалось всё это, то она, должно быть, походит на птицу-падальщика.

Дамблдор вывел Гарри из своих воспоминаний. Гарри упал в кресло, опустошённый. Фоукс тихонько напевал что-то над ухом, на грани слуха, нечто похожее, наверно, на колыбельную, которую взрослые фениксы поют своим собратьям, пока те ещё птенцы после возрождения, ещё совсем слабы и беспомощны.

– Гарри, что ты видел, когда твой шрам заболел на Прорицании?

Гарри находился в подобии прострации. Только поэтому он ответил - так сжато, как мог.

– Сова принесла Вольдеморту письмо. Он сказал что-то вроде того, что ошибка Хвоста исправлена. Сказал, что кто-то мёртв. А потом ещё сказал, что Хвоста теперь не будут скармливать змее - там около его кресла была змея. И тут он применил к Хвосту Круцио, а у меня заболел шрам.

– Понятно, - тихо отозвался Дамблдор, - понятно. Так. А ещё когда-нибудь в этом году у тебя болел шрам? За исключением того раза летом, когда ты проснулся от боли?

– Нет, не болел... откуда Вы знаете, что было летом?

– Ты не единственный корреспондент Сириуса, - объяснил Дамблдор.
– Я тоже с ним переписываюсь с прошлого лета, когда он покинул Хогвартс. Это я предложил ему укрыться в горной пещере.

«Значит, надо быть сдержанней и в разговорах с Сириусом».

Дамблдор встал и принялся расхаживать вдоль письменного стола. Периодически он подносил палочку к виску, извлекал новую серебристую блестящую мысль и помещал её в мыслеслив. Это не было такой уж увлекательной картиной - скорее, скучной донельзя.

– Профессор, - позвал Гарри через несколько минут, решив выжать из сложившейся ситуации максимум пользы.

Дамблдор перестал расхаживать и поглядел на Гарри.

– Прошу прощения, - тихо сказал он и сел за стол. Кажется, он хотел изобразить атмосферу доверительности. Чтобы преуспеть, ему стоило бы заняться этим года четыре назад.

– Вы знаете... почему болит мой шрам?

Дамблдор некоторое время очень пристально смотрел на Гарри, а потом ответил:

– У меня есть одна теория, но не более того... По моему убеждению, твой шрам начинает болеть тогда, когда Вольдеморт находится недалеко от тебя и при этом чувствует особенно сильный приступ ненависти.