Жизнь, Живи!
Шрифт:
–– В душу мать, учиться надоело.
Настя шьёт, готовит – Катя слушает магнитофон.
Обе ходят и в клуб каждый вечер. Опять же – врозь.
Самый дерзкий выпускник уже имеет какую-то волю над Катей и даже удостаивает внимания меня:
–– Скажи Катьке, пусть придет к мосту!
Я, любя Катю, конечно, ей не скажу.
Мама и баба Шура на ту же, как догадываюсь, тему шушукаются о тёте Тоне:
–– Я ей говорила!
–– Ну что теперь…
А у меня, из класса в класс, нарастало что-то моё – возмущение на несправедливость учителей,
Мама, слушая, что-то делает. Молча.
Сёстры речи мои слушают между прочим: они и так знают все школьные дела.
Но всё чаще ввязывается Настя, уперев руки в бока, со своим хлестким криком:
–– И что ты хочешь сказать?!
Где-то подслушанная ею фраза.
Мама только тут заговаривает:
–– Ты слушайся Настю! Ты слушайся Настю!
И я немею от досады: оказывается, их возмущали не мои рассказы, а моя ретивость!..
–– Психобольные, – басит Катя отчётливо, пользуясь нашей паузой.
Она, Катя, смотрит на меня, наедине, тоже какими-то… несолидарными глазами:
–– Какая девочка в классе тебе нравится?
Но я лишь краснею… так как знаю, какая.
…Тайна! – Тайна уже давно, словно кокон, окружает меня…
Я мечтаю и выжидаю… побыть в доме одному.
Тогда я стремительно достаю из моего ящика в комоде пластинки…
Огромные, в картонных коробках… (Купленные мною, якобы, зачем-то для школы…)
Проигрыватель ветхий каждый раз умоляю…
Сонаты!.. Симфонии!..
Слушаю стоя…
Стоя – перед прошедшим, настоящим и будущим… одновременно… Перед чем-то – Всем!..
Сам же… поглядываю в окно на калитку…
…Время для всех по-прежнему шло и шло.
Мама с папой разговаривают всегда с глазу на глаз, и когда я их вместе застану, мамино молчание – несчастное, папино – виноватое.
И ругались бы, как раньше, – да другие заботы не дают!..
И я, уже старшеклассник, серьёзно-жизненно гадаю: ведь нет, пожалуй, ничего, чего бы им недоставало… чего же им недостаёт?..
Но уношу с собой их молчание:
–– Вот и живём мы вместе, и уж так давно. Даже и дети выросли. И что будет?.. Жизнь детей будет!.. И что будет?..
Так же явно и терпко ощущается что-то самое-самое и в жизни сестёр: окончив школу, более-менее подружились, иногда среди разговора обе умолкнут, замрут и, словно встретившись после разлуки, проницательно и состязательно глядят в глаза друг дружке…
Сама тишина тогда мне, для меня, за них говорит:
–– Я, сама видишь, живая и живу!.. И я, сама видишь, тоже живая и живу!.. Ну, а как же ты сама-то в жизни?.. А ты как?.. Ведь жить надо как-то по-настоящему!.. И я бы по-настоящему!.. Я ещё, вот увидишь!.. И я ещё, вот увидишь!..
И тут я вспоминаю, что мы, все трое, были маленькими…
Сёстры мои обе красивые. Обе готовили и шили. Катя даже, пожалуй, лучше Насти, когда захочет. Обеих хвалили соседи и знакомые.
–– Какая хоть вам судьба? – тут портит всем настроение баба Шура.
И обе сестры враз, словно бы стыдливо, – как мне кажется – мельком оглядываются на меня.
Что
бы случилось, если б они застали меня… за симфонией!..Приехала тётя Тоня, собрались они опять, как в детстве моём, все вместе – только уж теперь все взрослые: мама, бабушка, Настя, Катя…
Если я зайду ненароком к ним, мама и тётя – после минуты тишины – как-то противно-адресно начинают, в один голос, жаловаться:
–– У нас, у двух сестёр (а тётка – сестричек), не было в жизни братика!
И сёстры таращатся на меня, словно впервые увидели. Настя – во все глаза. Катя – щурясь, склонив голову к плечу.
И я, после этого, как бы замираю на месте: миновал ведь целый пласт жизни!.. И уже с холодком кое-что вижу…
Обескуражено краснею, когда при мне в других семьях… друг дружку целуют!..
Запах ужаса, запах ужаса – перед обмороком – длился сколько-то… сколько-то содержательно.
На уроке, помню в школе учительница физики ("проходили" время) предложила сосчитать секунды в минуте – чтобы точно. Попробовал один, другой, третий…
Вызвался и я.
Встал.
–– Раз, два, три, четыре…
Поплыл…
–– …пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Голова кружилась, класс кружился…
–– …тридцать восемь, тридцать девять…
В тишине все слушали – я ощутил – некую Правду…
–– …пятьдесят, пятьдесят один…
Я волновался каким-то новым волнением: только бы поверили!..
–– …шестьдесят!
И секундомер щёлкнул – слушаясь меня.
–– А я ведь тогда это впервые…
–– "Откровение".
И тут: запах ужаса и был – одновременно: когда понялось… то есть – потому что понялось…
–– Проснулся!
–– "Признал".
То, что и всегда-то было наглядно, очевидно, неумолимо.
С вечера того обморочно и прозрачного дух мой, как мальчишка привередливый, был-таки утешен – доступом желанным.
Исчерпывающим.
И потёк сам собой роман.
Люди, души их, на этом свете, да, побывать. Но это факт, а не интрига. Побывать-то – по-разному!.. Этот свет, с его воздухом, солнцем и земным притяжением, для всех людей вроде бы одинаков… Младенцы все одинаковы… Значит, духи капают в младенцев – разные!..
Люди – либо ангелы, либо бесы! Притом – уже сейчас! В этой – видимой – жизни.
Из этого – все поступки и все, прежде, причины поступков.
Ангелы, бесы – и до этой жизни были ангелами и бесами. А здесь те и другие – побывать.
Что с ними будет потом – об этом, как говорится, потом…
Но в сей жизни и в сию минуту каждый – либо ангел, либо бес!..
Реально! Реально!..
Ужас от знания этого Знания в первый миг и был таков… что я буквально обонял… это свежее Знание.
Все – бесы и ангелы… Все. Все. То есть…
–– Все?!..
–– "Все".
То есть…
Ужас!.. В первую минуту… ничего и не могло быть… кроме ужаса.
Ведь об этом мне не сказали, об этом я не услышал от кого-то… а понял сам… даже и не так…