Жизнь

Надо только перестать бояться.

Я сжала зубы, вздернула подбородок вверх и храбро шагнула на узкую улочку, расположенную поперек центральной улицы. Храбрость не отсутствие страха, прочитала я в каком-то древнем трактате о подвигах своих предков. Но только сейчас поняла, о чем была эта строчка.

Под ногами сразу захлюпала грязь. Здесь, в трущобах замостили только центральные улицы, ведущие от ворот к воротам. А вся остальная территория тонула в грязи. И вони.

Запах протухших овощей, болотной тины и нечистот окутал нас сразу, как только мы сошли с каменной мостовой. Я подняла малыша на руки, обуви-то у него так до сих пор и нет, а ходить по такому слишком брезгливо.

— Воняет, — сморщил он носик. А я только вздохнула. Да, воняет. Но пока нам придется с этим смириться. Если бы не вчерашний дождь, было бы гораздо лучше.

Дома, стены которых нависали над центральной улицей, выглядели вполне прилично. Но стоило свернуть в сторону, как стало ясно, кроме одной крепкой стены в этих домах больше нет ничего стоящего. Покосившиеся деревянные постройки, посеревшие от времени и дождей, кривые окна, заткнутые грязными тряпками, а кое-где и вовсе забитые досками намертво, завалившиеся крыши с темными пятнами прогнившего теса. Не зря трущобы синоним нищеты.

— Мама, а куда мы пойдем? — спросил мой сын… надо привыкать называть его сыном…

— Куда глаза глядят, — улыбнулась я через силу.

— Мои глаза глядят на замок, — он ткнул грязным пальцем в сторону возвышавшегося над городом королевского замка.

— А у тебя губа не дура, пацан, — раздался громогласный хохот.

Я повернулась, на старом деревянном крыльце, опираясь плечом в дощатую стену халупы стоял мужчина. Давно не мытые волосы, свисающие неопрятными сосульками, неровно стриженная, всколоченая бороденка, рубашка не первой свежести, жилет на одной пуговице с оторванным карманом, грязные брюки с вытянутыми коленками и старые, дырявые сапоги… я в один миг оценила его внешность и злой прищур бесцветных глаз. Торопливо отвернулась и попыталась сбежать. Но не тут-то было.

Резкий рывок за плечо заставил меня развернуться. Довольный мужик нависал над нами и похотливый взгляд маленьких глаз слишком явно намекал на его намерения.

— Что, красавица, нос воротишь? — Хохотнул он, обдав тошнотворным запахом нечищеных зубов и чеснока с луком. — Пойдем, — он подмигнул, — повеселимся. Я тебя не обижу… глядишь понравится, еще просить будешь, — он снова мерзко заржал.

Перепуганный сынишка громко заревел, обнимая меня за шею. Он ничего не понимал, ему просто было страшно.

— Отпусти! — Я попыталась вырваться и сбежать, но мужик крепко держал меня за предплечье.

— Че ломаешься, — в его глазах снова появилась злость. — Я к тебе по-хорошему, а ты нос воротишь? Оставь щенка, а то ноет противно, — он мотнул головой в сторону крыльца, — и пошли. Не то хуже будет. Я-то все равно свое возьму, — он со всего маху шлепнул меня по ягодице. Я подпрыгнула и заорала, что есть мочи. Скорее от страха и неожиданности, чем надеясь на помощь.

Крики только раззадорили насильника. Он загоготал еще громче и попытался прижать меня к себе. Но мощный удар черенком лопаты по спине заставил его охнуть и выпустить добычу из рук.

— Ах, ты скотина! Ах, ты подлец! — толстая и такая же неопрятная бабища еще раз со всего маху ударила мужика, — чуть отвернешься, а он уже на новую бабу лезет! Кобель трехлапый!

— Да, что ты, Лусенька, — мужик вжал голову в плечи и попятился в сторону крылечка, — да разве ж я тебя, такую красивую, на эту немочь тощую променяю? Ты ж у меня, любовь всей жизни! Да, я ж тебя, золотце мое, одну люблю…

Он говорил с ней мягко и даже заискивающе, смотрел влюбленно и отступал в сторону дома весьма целенаправленно.

Бабища снова замахнулась на него лопатой, но видно было, его слова растопили сердце, и лопатой она машет, чтобы запугать, а не ударить снова.

Мужик ужом проскользнул в дверь дома. А бабка развернулась ко мне…

— Спасибо, — поблагодарила я ее за помощь.

— Я те щас покажу спасибо! — гаркнула она злобно и замахнулась лопатой теперь на меня, — пошла вон, подстилка ургородская! Ходит тут, дрянь голоногая, мужиков приличных соблазняет! Пошла! — замахнулась она снова, — а то огрею щас, не посмотрю, что с дитем!

Я шарахнулась в сторону и побежала не разбирая дороги. Слезы душили меня, но я не хотела рыдать на виду у этих грязных и вонючих людей. Здесь нельзя показывать свою слабость. Я петляла по закоулкам, протискивалась в узкие щели между домами, меня гнал страх, что толстая бабища с лопатой сейчас догонит меня. Не она, так другие, похожие на нее как две капли воды.

Нырнув в очередную подворотню, я оказалась в небольшом, в полтора квадратных метра тупичке. Здесь было тихо и как-то спокойно. Большой деревянный ящик загораживал вход, оставляя узкий лаз на улицу. Не знаю, как я заметила его и смогла проскользнуть в крошечную дыру.

Крыши двух соседних домов смыкались, накрывая крошечный пятачок целиком. Только в одном месте было видно быстро темнеющее вечернее небо. Сюда почти не попадал свет, но и дождь тоже. Твердая, сухая, потрескавшаяся земля под ногами подтверждала мою догадку.

Я плюхнулась прямо на землю, прижалась спиной к деревянной стене дома и дала волю слезам.

Все оказалось совсем не так, как я представляла. Все оказалось гораздо сложнее. Здесь, в трущобах, как и в подземных пещерах, легче всего было умереть, чем выжить. Легче было сдаться, чем продолжать бороться. Легче было реветь, чем взять себя в руки и идти дальше. А моя клятва вдруг показалась мне такой смешной и детской.

— Мам, — жалобный голосок сына отвлек меня от жалости к самой себе. — Я хочу есть…

Я вытерла слезы рукавом. Громко, не по королевски высморкалась в подол платья.

— Да, сынок. Сейчас. Давай посмотрим, что у нас с тобой есть…

Через пять минут мы уже жевали бутерброд дядьки Кирка, оставшийся с обеда, запивая водой из фляжки и закусывая вялыми стебельками сныти, которую я набрала впрок еще в лесу. А я думала, что делать дальше. Мне нужны были деньги, чтобы выбраться из этой клоаки.

— Вкусно, — грустно улыбнулся мой мальчик, проглотив все до последней крошки.

— Вкусно, — согласилась я и улыбнулась, погладив его по грязной вихрастой голове. — Малыш, мне нужно уйти. Ты посидишь здесь один? Тихо-тихо, как маленькая мышка. Хорошо?

— А ты куда? — глаза ребенка наполнились слезами. И он хрипло спросил, — мама, ты же меня не бросишь?

— Никогда, — мотнула я головой и обняла мальчишку, — ты же моя семья… кроме тебя у меня никого больше нет…