Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Так и Антонио дель Черайоло, учившийся у Лоренцо ди Креди, учился потом у Ридольфо, когда же начал работать самостоятельно, выполнил много работ и писал портреты с натуры. В Сан Якопо тра Фосси рукой этого Антонио на одном образе написаны св. Франциск и св. Магдалина у Распятия, а в церкви сервитов за главным алтарем находится святой архангел Михаил, который Гирландайо списал с того, что на кладбище при Санта Мариа Нуова.

Был также учеником Ридольфо и работал превосходно Мариано из Пеши, отлично написавший Богоматерь с младенцем Христом, св. Елизаветой и св. Иоанном в упоминавшейся дворцовой капелле, которую ранее по заказу Синьории расписал Ридольфо. Он же расписал светотенью весь дом Карло Джинори на улице, получившей название от этого семейства, изобразив там в отменнейшей манере подвиги Самсона. И если бы прожил он жизнь более долгую, чем какая была ему отпущена, он достиг бы совершенства.

Равным образом учеником Ридольфо был и Тото дель Нунциата, написавший совместно с Ридольфо в Сан Пьеро Скераджо Богоматерь с младенцем на руках и двух святых.

Но превыше всех остальных любил Ридольфо одного из учеников Лоренцо ди Креди, работавшего и с Антонио дель Черайоло, по имени Микеле, за его отличный характер и за то, что был он юношей, работавшим смело и непринужденно. Он подражал манере Ридольфо и преуспел настолько, что вначале получал от него треть чистогана, а потом при совместной работе они делили заработок пополам. Микеле всегда относился к Ридольфо как к отцу, и до того они друг друга любили, что его, как некую принадлежность Ридольфо, и раньше и теперь не называли иначе, как Ридольфов Микеле. Любили они друг друга, говорю, так, как любят друг друга отец с сыном, работали вместе и выполнили совместно работ бесчисленное множество, а раньше всего в церкви Сан Феличе, что на площади, принадлежавшей тогда камальдульским монахам, написали на дереве образ Христа и Богоматери, вознесшихся на воздух и молящих Бога Отца за народ, изображенный внизу вместе с несколькими коленопреклоненными святыми. В Санта Феличита они расписали фреской две капеллы, которые они быстро закончили с большим искусством. В одной усопший Христос с Мариями, а в другой Успение с несколькими святыми. В церкви монахинь Сан Якопо делле Мурате они написали на дереве образ для кортонского епископа Бонафе, а внутри женского монастыря Риполи также на дереве другой образ с Богоматерью и святыми. Равным образом и в церкви Санто Спирито под органом в капелле Сеньи они написали на дереве образ Богоматери со святой Анной и многими другими святыми. Для сообщества Нери они написали картину с Усекновением главы Иоанна Крестителя, а в Борго Сан Фриано для монахинь образ с Благовещением на дереве. В Сан Рокко, что в Прато, еще на одном образе они написали также на дереве Богоматерь между св. Рохом и св. Себастьяном. Равным образом в сообществе св. Себастьяна, что возле Сант Якопо сопра Арно, они написали на дереве образ с Богоматерью, св. Иаковом и св. Себастьяном, а в Сан Мартино алла Пальма еще один образ, и, наконец, для синьора Алессандро Вителли они написали на картине, отправленной в Читта ди Кастелло, св. Анну, помещенную в Сан Фьордо в капелле названного синьора. Но поскольку из мастерской Ридольфо вышло бесчисленное множество картин и живописных работ и еще больше портретов, написанных с натуры, я скажу лишь о том, что им был изображен синьор Козимо деи Медичи в молодости; это прекраснейшее и весьма схожее произведение хранится и ныне в гардеробной Его Превосходительства.

В некоторых вещах Ридольфо как живописец отличался бойкостью и сноровкой, в частности при устройстве празднеств. Так, к прибытию императора Карла V во Флоренцию он в десять дней выстроил арку у Канто алла Кукулиа и в кратчайший срок еще одну арку у Порта аль Прато по случаю приезда сиятельнейшей синьоры герцогини Элеоноры, о чем будет рассказано в жизнеописании Баттисты Франко. Для Мадонны Вертильи, монастыря камальдульских монахов, что за Монте Сан Совино, Ридольфо, взяв с собой упомянутого Баттисту Франко и Микеле, написал в небольшом дворике светотенью все истории из жития Иосифа, а в церкви — деревянные образа главного алтаря и фреской Посещение Богоматерью Елизаветы, не уступающее по красоте ни одной из других фресок, выполненных когда-либо Ридольфо. Но особенно прекрасной была на упомянутом главном алтаре фигура св. Ромуальда с преисполненным достоинства выражением лица. Они выполнили там и другие живописные работы, но достаточно поговорить об этих.

Во дворце герцога Козимо Ридольфо расписал зеленую комнату по сводам гротесками, по стене же видами, весьма понравившимися герцогу. Последние годы в старости Ридольфо жил очень весело: выдав дочерей замуж и видя сыновей отлично пристроенных по торговой части во Франции и в Ферраре и, хотя страдал от подагры и принужден был либо постоянно сидеть дома, либо приказывать носить себя в кресле, тем не менее он переносил эту напасть с большой терпеливостью, как и некоторые неудачи сыновей. И даже и в глубокой старости, сохраняя великую любовь к произведениям искусства, ему желательно было видеть получавшие особое одобрение постройки, картины и тому подобные вещи, создававшиеся каждодневно, или хотя бы получать о них представление. Так однажды, когда синьора герцога не было во Флоренции, он приказал отнести себя в своем кресле во дворец; там он отобедал и провел весь день, осматривая дворец, переделанный и перестроенный настолько, по сравнению с тем, каким он был раньше, что он и не узнал его; отправляясь же оттуда вечером, он заявил: «Умру удовлетворенным, ибо смогу отвезти на тот свет новости нашим художникам о том, что видел, как мертвый воскрес, урод стал красавцем, а старик омолодился».

Прожил Ридольфо семьдесят пять лет, умер в 1560 году и был погребен там же, где его родичи, в Санта Мариа Новелла. Микеле же, его ученик, которого, как я сказал, звали не иначе, как Ридольфов Микеле, после того как Ридольфо отошел от искусства, расписал фреской три большие арки ворот города Флоренции: в Порта а Сан Галло он изобразил с величайшим умением Богоматерь, св. Иоанна Крестителя и св. Козьму; в Порта аль Прато — другие подобные же фигуры, а в Порта алла Кроче — Богоматерь, св. Иоанна Крестителя и св. Амвросия; картинам же и образам его, искусно написанным, несть числа. Приглашал и я его вместе с другими за опытность его и добросовестность не однажды для работ во дворце и оставался, как и все остальные, вполне им доволен. Но что мне в нем особенно нравится помимо того, что человек он поистине порядочный, воспитанный и богобоязненный, это то, что в мастерской у него всегда много молодых людей, которых он обучает с любовью невероятной.

Учеником Ридольфо был и Карло Портелли из Верхнего Лоро ди Вальдарно, которым во Флоренции написано несколько досок и бесчисленное множество картин в Санта Мариа Маджоре, в Санта Феличита, у монахинь Монтичелли, а в Честелло образ на дереве в капелле Бальдези по правую руку от входа в церковь, на котором изображено мучительство св. Ромола, епископа Фьезоланского.

Жизнеописание Джованни да Удине, живописца

В Удине, фриульском городе, некий гражданин по имени Джованни, из семейства Нани, был первым, занявшимся ремеслом вышивания, в чем за ним следовали его потомки, достигшие такого превосходства, что стали род этот называть не Нани, а Рикаматори (вышивальщиками). Оттуда происходил и Франческо, проводивший постоянно жизнь как почетный гражданин в охоте и тому подобных занятиях, у которого в 1494 году родился сын, нареченный именем Джованни. С самых малых лет он проявил такую склонность к рисованию, что приходилось дивиться, ибо, занимаясь вместе с отцом охотой и птицеловством, он все свободное время рисовал собак, зайцев, коз и вообще всякого рода животных и птиц, что только под руку попадалось, и делал это так, что всех приводил в изумление. Заметив эту склонность Франческо, отец отвез его в Венецию и отдал в обучение искусству рисования к Джорджоне из Кастельфранко, проживая у которого юноша так научился ценить творения Микеланджело и Рафаэля, что решил уехать в Рим во что бы то ни стало. И, получив рекомендательные письма от Доменико Гримано, ближайшего друга его отца, к Бальдассаре Кастильоне, секретарю герцога мантуанского и ближайшему Другу Рафаэля Урбинского, он туда и отправился, был там устроен этим самым Кастильоне в рафаэлевскую школу молодых людей, где начала искусства воспринял превосходно. И это было весьма важно потому, что если кто-либо усвоил дурную манеру с самого начала, то лишь в редких случаях он освобождается от нее без затруднений, научившись лучшей.

Итак, Джованни, пробыв лишь самое короткое время в Венеции под руководством Джорджоне и увидев нежный, красивый и изящный почерк Рафаэля, решил, будучи юношей талантливым, овладеть этой манерой во что бы то ни стало. А так как его благим намерениям отвечали и талант его и руки, плоды его решения были таковы, что в самое короткое время он научился так хорошо рисовать и писать красками легко и изящно, что прекрасно удавалось ему воспроизводить вещи с натуры, говоря одним словом все, созданное природой: животных, ткани, инструменты, сосуды, пейзажи, постройки и зелень, в чем никто из молодых людей той же школы не мог превзойти его. Но больше всего он особенно любил рисовать всякого рода птиц, так что в короткое время составил целую книгу, столь прекрасную и разнообразную, что Рафаэль ею и развлекался, и восхищался. При Рафаэле проживал и некий фламандец по имени Джованни, превосходный мастер рисовать красиво плоды, листья и цветы, донельзя похожие на настоящие, в манере, впрочем, немного сухой и напряженной; у него Джованни из Удине научился рисовать их так же красиво, как рисовал учитель, и более того, в манере мягкой и сочной, которая в некоторых случаях, как об этом будет рассказано, удавалась ему превосходнейшим образом!. Он научился также изображать пейзажи с разрушенными строениями, обломками древности, а также писать красками на холсте пейзажи и зелень в манере, применявшейся после того не только фламандцами, но и всеми итальянскими живописцами.

Итак, Рафаэль, весьма любивший талант Джованни, работая над деревянным образом святой Цецилии, что ныне в Болонье, поручил Джованни написать орган, который держит святая, воспроизведенный им с натуры столь отменно, что кажется рельефным, а также все музыкальные инструменты у ног святой и, что важнее всего, написанное им схоже с тем, что сделано Рафаэлем, настолько, что кажется, будто это одна рука. Вскоре после этого во время производившихся у Сан Пьеро ин Винколи раскопок руин и остатков дворца Тита в целях нахождения статуй было обнаружено несколько подземных помещений, сплошь покрытых и наполненных гротесками, мелкими фигурами и историями, с лепными украшениями низкого рельефа. Отправившийся посмотреть на них Рафаэль взял с собой Джованни, и оба были поражены свежестью, красотой и качеством этих работ. Причем особенно они были удивлены тем, что они сохранились столь долгое время; однако в этом не было ничего особенного, ибо до них не доходил и не касался их воздух, обычно с течением времени все разъедающий из-за переменчивости погоды. Гротески же эти (названные так потому, что были найдены в гротах) отличались таким рисунком, были так разнообразны, причудливы и прихотливы, причем упомянутые тонкие украшения из лепнины чередовались с полями, разнообразно расписанными историйками, такими красивыми и изящными, что запали они Джованни и в ум и в сердце и, увлекшись их изучением, он рисовал и воспроизводил их не раз и не два; а так как получались они и у него легко и изящно, ему оставалось лишь найти способ изготовления стука, на котором выполнялись гротески. И хотя над этим, как говорилось выше, ломали голову задолго до него многие и не нашли другого способа, кроме изготовления стука на огне из гипса, извести, греческой смолы, воска и толченого кирпича с прибавлением золота, они тем не менее так и не нашли настоящего способа изготовления стука, подобного найденному в этих древних гротах и помещениях. Но так как в это время выводились арки и задняя трибуна Святого Петра на извести и пуццолане, как об этом рассказывалось в жизнеописании Браманте, и в ямы бросали и резную листву, и овы, и другие обломы, Джованни начал присматриваться к этому способу применения извести и пуццоланы, а затем испробовал, можно ли из них делать барельефные фигуры, причем убедился в том, что таким способом выходит все, за исключением наружной поверхности, которая получалась не такой тонкой и гладкой, как в старину, а также и не такой белой. По размышлении ему пришло в голову, что нужно примешивать к извести белого травертина вместо пуццоланы, то есть чего-либо белого, почему, испробовав и кое-что другое, он истолок куски травертина и нашел, что он для этого подходит, но все же работы получились серыми, а не белыми и шершавыми и зернистыми. В конце же концов он истолок куски самого белого мрамора, какие только мог найти, превратил в мелкий порошок, просеял его и смешал с известкой из белого травертина. И оказалось, что таким образом и получил без всякого сомнения настоящий древний стук со всеми желательными для него свойствами.

Очень этому обрадовавшись, он показал, что сделал, Рафаэлю, который в это время строил, как рассказывалось раньше, по заказу папы Льва X Лоджии папского дворца, и тот поручил Джованни отделку всех лепных сводов с прекраснейшими украшениями, окруженными гротесками, наподобие древних и с красивейшими и капризнейшими выдумками, изобилующими вещами самыми разнообразными и необыкновенными, какие только вообразить возможно. Выполнив все эти украшения средним и низким рельефом, он после этого перемежал их небольшими историями, пейзажами, листвой и разнообразной отделкой, где он постарался показать все доступное искусству в этом роде. И в этом он не только сравнился с древними, но, сколько можно судить по тому, что мы видели, превзошел их: ибо эти работы Джованни по красоте рисунка, по выдумке в фигурах и по краскам, выполнены ли они из стука или написаны, несравненно лучше древних работ, о которых можно судить по Колизею, или же по росписям в термах Диоклетиана и других местах. Да и где же еще можно увидеть написанных птиц, которые, так сказать, и по краскам, и по перьям, и всеми своими частями более похожи на живых и настоящих, чем те, которые находились в узорах и на столбах этих лоджий? И пород их там столько создано природой, одни такие и другие иные, и многие из них сидят на колосьях, метелках и ветках не только пшеницы, овса и проса, но и всех родов злаков, овощей и плодов, производившихся землей во все времена для нужд и пропитания птиц. Таковы же и рыбы и все водяные и морские чудища, выполненные Джованни там же, но, чтобы чего-нибудь не пропустить, наговорив слишком много, лучше об этом умолчать, не пытаясь одолеть невозможное. Но что сказать о разнообразных видах плодов и цветов, каких там бесконечное множество, всякого рода, качества и цвета, рожденных природой во всех частях света, во все времена года? А также и о разных музыкальных инструментах, изображенных там точь-в-точь как настоящие? А кто не знает, ведь дело это известное, как Джованни в торце этой лоджии, когда папа еще не решил, что следует изобразить на этой стене, написал балюстраду, продолжая настоящую, а над нею ковер, и кому, как я сказал, неизвестно, что, когда однажды папа спешил по делам в Бельведер, один из слуг, который не знал, в чем там дело, издали подбежал, чтобы приподнять написанный ковер, да в дураках и остался? В общем же, не в обиду будь сказано другим художникам, живопись эта в своем роде самая красивая, самая редкостная и самая превосходная из всех когда-либо открывавшихся глазу человека. И смею утверждать, что именно по этой причине не только Рим, но и все другие части света переполнены ныне живописью подобного рода. Ибо помимо того, что Джованни был восстановителем и как бы изобретателем и стука, и прочих гротесков, сия прекраснейшая его работа стала образцом для всех, пожелавших работать в этом роде. И не говоря уже о молодых людях, помощниках Джованни, которых было в разные времена, можно сказать, бесчисленное множество, и другие научились этому у настоящего мастера и распространили свои работы повсеместно. После этого Джованни начал расписывать под этими лоджиями второй этаж, где украшения из стука и росписи стен и сводов этих вторых лоджий он выполнил в другом, отличном от прежнего, роде. Тем не менее и они получились исключительно красивыми благодаря прекрасно придуманным и по-разному разбитым перголам из тростника, обвитым виноградными лозами со спелыми гроздьями, жимолостью, жасмином, розами, и переполненным разного рода животными и птицами.

Когда же впоследствии папа Лев пожелал расписать кордегардию копьеносцев на уровне названных лоджий, Джованни помимо украшений всего помещения в виде путтов, львов, папских гербов и гротесков отделал стены под пестрый камень разных пород и тому подобные древние инкрустации, применявшиеся римлянами в их термах, храмах и других местах, как это можно видеть в Ротонде и портике Сан Пьеро. В соседнем, менее обширном, помещении для прислуги Рафаэль Урбинский изобразил светотенью прекраснейшим образом апостолов, стоящих во весь рост в табернаклях, а Джованни на карнизе этого помещения изобразил с натуры множество разноцветных попугаев, принадлежащих в то время Его Святейшеству, а также бабуинов, мартышек вонючих и других диковинных животных. Однако работа эта была недолговечной, ибо папа Павел IV, располагая там свои закутки и комнатушки, уничтожил это помещение, лишив этот дворец произведения искусства в своем роде единственного, чего сей святой муж не сделал бы, если бы обладал вкусом в области искусства рисунка.

Джованни написал также картоны для шпалер и мебельных тканей, которые затем были вышиты золотом и шелком во Фландрии, изобразив там путтов, играющих с гирляндами, украшенными эмблемами папы Льва, а также разных животных с натуры, и ткани эти редчайшей работы находятся во дворце и ныне. Подобным же образом расписал он гротесками картоны для ковров, находящихся в первых залах консистории.

В то время, когда Джованни был занят этими работами, в конце Борго Нуово, близ площади Сан Пьеро, строился дворец мессера Джованбаттисты дель Аквила, где Джованни собственноручно отделал лепниной большую часть фасада, и работа эта была признана в своем роде единственной.