Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Ба! ба! с нервным смехом, вскричал лавочник, – если я вас стесняю, вы знаете… Я опять должен сойти в лавку.

Гуа с выражением изумления смотрел на Делакруа.

– Вы нас стесняете?.. Я не понимаю вас, мой милый! ответил он. – Я поцеловал руку вашей прелестной жены, прощаясь с нею. Что же в этом необыкновенного?

– А! вы уходите?

– Против воли! У меня есть серьезное свидание с одним из главных фермеров одного из моих друзей.

Гуа лгал; у него не было никакого свидания, но он считал благоразумным уйти.

– Итак, до свиданья! ответил Делакруа, снова садясь за стол и наливая себе кофе.

– До завтра.

– До завтра.

Гуа ушел.

– Уф! воскликнул Делакруа. – я бесконечно уважаю этого милого Гуа, но по истине, он надоедлив!.. Мы слишком часто его видим… Вы не согласны со мной, Габриэль?

Молодая женщина отрицательно покачала головой.

– Нет? Я понимаю, продолжал муж. – Этот господин заваливает вас подарками… он целует вашу руку, когда меня нет… Вы его находите все более и более прелестным. Скажите, что за идея целовать вам руки? Почему вы позволяете целовать ваши руки, Габриэль другому, кроме мужа?

– Но, мой друг, что же в этом дурного? Не в первый раз г. Гуа…

– Тем хуже, если не в первый раз, тем хуже. Во всяком случае, предваряю вас, что я желал бы, чтобы это было в последний…, тьфу! этот кофе совсем холоден!.. Точно эта дура, Маргарита, не могла его подогреть!.. Разве вы не могли сказать ей, чтобы кофе был горячий?..

– Я не подумала об этом, мой друг.

– Правда, у вас были другие дела, кроме заботы обо мне! хе! хе!.. А! г. Гуа целует у вас руки… Мы это приведем в порядок!.. черт возьми!

Никогда Делакруа не высказывал так ясно неудовольствия, которое причиняли ему частый посещения банкира; а потому Габриэль была поражена сильнее.

– А! так вы ревнуете к г. Гуа? спросила она.

Лавочник поднялся.

– Я ревную? я? к этому господину? вскричал он. – Полноте, моя милая! за кого вы меня принимаете?.. Я не так смешон,

– Разве ревнивец смешон?

– Конечно, потому что доказывает своей ревностью, что мало уважает свое достоинство, и слишком много приписывает другим. Почему я буду ревновать к Гуа, спрашиваю я вас? моложе он, или лучше меня? умнее? нет!.. Следовательно…

– Но если бы я его любила?

– Что вы сказали!

– Если бы я находила его моложе, красивее и умнее вас? Вы не походили бы на булочника из улицы Тампль – Клода Миро, про которого еще сочинили песню…. Вы знаете эту историю? Клод Миро позволял своей жене делать… ха! ха! ха!.. И Габриэль хохотала до упаду…

Делакруа почувствовал холод в спине, услыхав этот смех; ее ненавистный вопрос звучал в его ушах и достигал до самого сердца. А между тем вместо того, чтобы рассердиться, он рассмялся тоже.

Габриэль шутила, он шутил в свою очередь…

– Боже мой! Если, моя милая, сказал он развязным тоном, – ты перестанешь любить меня, я, без сомнения, сделаю тоже, что и Клод Миро; я позволю любить тебе другого, десять других… столько других, сколько тебе захочется…

Габриэль выразила недоверчивость.

– Эти вещи только говорятся, сказала она.

– И доказываются, продолжал Делакруа. – С той минуты, как женщина перестает желать вас, к чему я буду желать ее? Хочешь я подпишу тебе уполномочивание изменить мне… в твое удовольствие, как говорит песня, – в тот самый день, как ты разлюбишь меня?

– Пари, что нет!

– Пари, что да!

На мебели лежал лист белой бумаги; Делакруа взял его и написал на нем следующие слова:

«Я позволяю моей жене с кем она хочешь… Вы меня понимаете?»

И обозначил:

«25 марта 1691 года.»

И подписал:

«Лудовик Семмит Делакруа.»

Едва он кончил писать, как Габриэль, смеясь, схватила бумагу и убежала в свою комнату. Делакруа бросился за нею.

Едва только шутка была кончена, как он пожалел, что она зашла слишком далеко.

Молодая женщина заперлась. Он постучал в ее дверь.

– Габриэль!

– Мой друг?

– Отдайте мне эту бумагу! Понимаете, все это была только шутка. Отдайте эту бумагу!

– Нет! нет! нет! я ее берегу!

– А я приказываю вам отдать мне ее!.. Поспешите! откройте, или я выломаю дверь, черт побери!..

Габриэль отперла; Делакруа бросился к ней. Но жестом она показала ему на камин, в котором уже сгорело три четверти бумаги.

– Э! Боже мой! – сказала она. – Не выходите из себя; вот ваша бумага, я сожгла ее. Неужели вы подумали, что я на нее рассчитывала?.. Какой ужас! я была честной девушкой, я честная женщина и останусь честной женщиной, слышите ли вы? Если бы мои карманы были наполнены позволениями на дурное, я ни на йоту не отступила бы от прямой дороги. Но так как вы, без сомнения способны на то, чтобы обмануть меня, то и меряете всех на свой аршин. Ха! ха! ха!.. какое несчастье! Через год… нет, не через год, а через десять месяцев супружеской жизни, – быть до такой степени презираемой… О! о! о!.. я могу вернуться к папаше… отправьте меня к нему!..

Она плакала горячими слезами, Делакруа в отчаянии бросился на колени перед Габриэлью, вымаливая прощение. Да, он ошибся, полагая что останется равнодушным если Габриэль сделает то же, что жена булочника Миро… он тем более ошибался, что должен бы быть убежден, что его милая половина не воспользуется данным ей позволением, которое он с такими ругательствами требовал обратно.

– Габриэль, прошу тебя, – обними меня и забудем все. Она оттолкнула его.

– Я дам тебе все, чего ты захочешь. Она взглянула на него сквозь слезы.

– Что вы мне дадите?

– Повторяю, что ты только захочешь.

– Я хочу двух маленьких собачек, как у г-жи Буадоре, нашей соседки.

– Но, дитя мое, у г-жи Буадоре есть время заниматься собачками, а ты что будешь с ними делать в конторе? Они тебя затруднят.

– Это вас не касается. Я хочу двух маленьких собачек. У всех есть, и я хочу иметь, а то я вернусь к папаше.

– Не плачь; будут у тебя собачонки.

– Пойдемте сейчас покупать.

– Пойдем.

Наконец Делакруа заключил мир со своей Габриэлью. Эта ночь для лавочника прошла так спокойно, как он давно уже не проводил ни одной ночи.

На другой день, в девять часов утра, как он имел несчастье объяснить заранее, Делакруа отправился в улицу Сен Оноре к одному из своих доверителей. В четверть десятого Гуа на цыпочках пробрался через коридор в комнату Габриэли; она была одна; старая Маргарита была услана.

– Вот ваши серьги, дитя мое.

– Благодарю!.. о, как он прекрасны!.

– Вы довольны? Так вы не откажете мне?..

– О! я ни в чем не откажу вам. Притом же у меня есть позволение мужа отдавать все…

– Позволение? Что это значит?